Отец спокойным движением опускает чайный пакетик в свою кружку.

– Я заметил, как вы двое смотрели друг на друга, пока разговаривали около церкви. Под тем деревом, когда вы думали, что вас никто не видит. Видел то, что ты была единственным человеком, который значил для него многое, а он в свою очередь такой же считал и тебя. В том, как он обращался с тобой, чувствовалось нечто заботливое, даже очень. Он напомнил мне себя, когда умерла твоя мама. В ту секунду я лишь хотел оградить тебя и Ренна от всего мира.

Вот меня и поймали с поличным. Тем не менее я чувствую некоторое облегчение от того, что могу поговорить об этом хоть с кем-то.

– Что ж, очевидно, я уже не смогу поддерживать связь с Джо. Все будет слишком запутанно.

– Кажется, в этом-то и проблема, Эверлинн. Вот что именно ты не понимаешь – как и все твое поколение не понимает, – так это то, что по природе своей все вещи запутанны. И они всегда были такими. Ничего идеального в жизни не существует. Стыд и унижение тоже входят в этот комплект под названием жизнь. Они – часть нас. Нельзя вот так просто избавиться от этих двух элементов. Тебе необходимо бороться со своими проблемами лицом к лицу. Когда твоя мать умерла, она будто забрала часть меня с собой. И потом, каково вдобавок к ней потерять и тебя? Не иметь больше возможности обнять тебя, поговорить с тобой, позволить себе выплакаться на твоем плече, как и тебе на моем? Все это сделало мою жизнь невыносимой. Порой я задавался вопросом, зачем я вообще встал с постели. Но потом я в какой-то момент услышал в коридоре храп твоего брата и напомнил себе об одной важной вещи: в жизни всегда есть кто-то, за кого надо бороться.

Я вспоминаю измены Дома, резкие слова Джо перед тем, как он поцеловал меня в тот день, когда мы с Домом обручились. Я закрываю глаза.

– Тяжело прощать людей. Как и самого себя.

– Сейчас я скажу тебе то, что твоя мама всегда твердила мне. Пусть это будет для нас хорошим жизненным уроком: «Благодарите тех, кто помог вам в трудную минуту, но и не отвергайте тех, кто не сделал ради вас ровным счетом ничего. Первые стоят того, чтобы их беречь, а вторые помогли вам эту мысль осознать».

Я заливаюсь слезами в миллионный раз за эту неделю, уткнувшись лицом в ладони. Отец продолжает говорить.

– Нет, нет, нет. Тише-тише. Не расстраивайся. Даже если ты считала, что мы на тебя злимся, тебе все равно стоило остаться там, в Салеме. Ты должна бороться за их семью. Мы с Ренном уже шесть лет стараемся вернуться к прежнему состоянию, и лишние руки нам не помешали бы.

Я отставляю чашку с чаем и бросаюсь к нему, рыдая у него на груди. Он неуверенно обнял меня. Сначала замер, а потом, когда почувствовал, как мое тело дрожит в его руках, прижал меня к себе крепче. Он роняет чашку на пол, которая разбивается у наших ног. Папа хватает меня за затылок.

– О господи, Эвер. Я думал, что мы потеряли тебя навсегда.

– Я-я думала, чт-что это я пот-теряла в-вас навсегда, – еле произношу я в перерывах между всхлипываниями. – Мне казалось, ты меня ненавидишь.

– Никогда не испытывал к тебе никакой ненависти, – наконец, его голос срывается. Наконец-то я слышу в нем эмоции. – Я лишь ненавидел сложившуюся ситуацию и мечтал, чтобы твоя мать была жива и чтобы она могла сказать мне, как поступить, чтобы вернуть тебя снова.

Теперь мне стало предельно ясно, что все это время я нуждалась именно в них. В объятиях моего отца. В подтверждении того, что он все еще любит меня, несмотря ни на что. Салем стал для меня своего рода одеялом. Я пряталась от мира, потому что думала, что я ему не нужна.

Папа отстраняется от меня, стискивая мои руки.

– А, забыл рассказать о самом интересном.

– О-о ч-чем именно? – я хнычу, всхлипываю и вообще выгляжу как полная развалина.

– Помнишь ту страшную войну между мной и Ренном? Так вот – у нас с ним ничья. Мы по-прежнему остаемся семьей. Смеемся. Ездим по разным местам. Проводим с ним отпуска, праздники, ужины. Придумываем внутренние шутки. Все, что нам было нужно, – это чтобы ты вновь вернулась к нам. И теперь, когда ты вернулась, все наладится.

Впервые за долгое время я верю во что-то хорошее.

А именно, в семью.

* * *

Надев папины тапочки, я собираю разбитый на террасе фарфор от чашки. Я подметаю пол, пока папа поливает клумбы. Время от времени я поднимаю голову, чтобы взглянуть на него. Он ужасно обращается с растениями, заливая водой каждый болгарский перец. Понятия не имею, как ему удается так долго поддерживать сад в хорошем состоянии.

После разговора с ним мне заметно полегчало. Но в то же время я чувствую усталость после долгого дня и перелета. Не представляю, как буду чувствовать себя завтра, но знаю, что сегодняшний день прошел вполне сносно, а это уже хорошее начало. Конец света не наступил, когда я уехала из Массачусетса. Папа и Ренн не меняли замки и не велели проваливать обратно в Салем. И хотя меня все еще мучает совесть за то, как я поступила с Джо – за то, как я бросила его, – я понимаю, что он, вероятно, не хочет обо мне ничего слышать.

– Уверен, что ты знаешь, что делаешь? – спрашиваю я, понаблюдав несколько минут за тем, как папа в пятнадцатый раз наполняет лейку. Впрочем, таким способом он навряд ли смог бы долго поддерживать благосостояние сада. Кроме того, он ни за что на свете не справится со счетами за воду, если он так и будет продолжать заливать все вокруг.

Отец бросает пустую лейку у своих ног и проводит рукой по волосам. Смеется.

– Ты меня раскусила, да?

– Как-то странно, что сад сохранился без мамы в таком виде, – я пожала плечами. – А кто же тогда ухаживает за садом? Лоуренс?

Лоуренс был нашим садовником еще до того, как мне исполнилось три года. Они с мамой проводили много времени вместе, сажали растения, ухаживали за ними и просто веселились.

Папа отрицательно замотал головой:

– Нет. Ему пришлось уйти на пенсию три года назад. Он перенес операцию на колене, а потом его дочери потребовалось, чтобы он присматривал за внуками, пока