И ответ таков: дерьмово. Вот прям очень паршиво.

Я очень остро воспринимаю тот факт, что потеряла уже трех людей, о которых я больше всего пекусь, – мама, Дом, а теперь, возможно… лучше даже сказать, вероятно, следующим станет Джо. Правда, Джо не умер, слава богу. Но с такой удачей, которая присуща людям, которые мне дороги, лучше оставить его в покое, чем продолжать поддерживать с ним какие-либо отношения.

К тому же надо сказать, что хотя я и рада за папу, но меня все равно угнетает мысль о том, что он влюблен в другую.

Следующие две недели я провела, закрывшись в своей комнате. Но в этом есть и нечто положительное: на этот раз я не испытываю такой жалости, как это было на протяжении почти месяца после смерти Дома.

Вовсе нет, теперь я официально являюсь ходячей катастрофой, но при этом остаюсь высокоэффективной. Каждый день принимаю душ. Мне приходится это делать, по крайней мере. Ренн и папа по очереди стучат в дверь моей спальни, когда я долго витаю в облаках. По вторникам и пятницам я занимаюсь готовкой. И они всегда настаивают на том, чтобы я готовила полезные блюда. Обязательно с чечевицей и овощами. «Замороженная еда из торговой сети Costco ни на грамм не полезная», – говорят они. В остальное время я лежу в своей кровати. Читаю, плачу, перевариваю происходящее вокруг.

От Джо нет вестей, да и незачем их ожидать. Я переспала с ним, а потом взяла и просто переехала от него на другой конец страны. Снова. Только в этот раз ему придется признать, что мы оба предали Доминика. И каждый по-своему.

И все же я даю себе передышку и возможность восстановиться.

А пока я восстанавливаюсь, то тщательно прислушиваюсь к явным признакам счастливой жизни, которые доносятся снизу, просачиваясь сквозь щели на полу. Донна приходит к нам каждый день. Ренн сказал, что она сегодня переночует у Дилана, чтобы дать мне немного простора, и, должна признать, это довольно обнадеживающий шаг с ее стороны.

Я так и не успела еще с ней увидеться. Забочусь о том, чтобы всегда быть в своей комнате, когда она здесь. Но я слышу, как она готовит папе и Ренну еду всякий раз, когда они считают мою несъедобной (а это происходит всегда). Слышу, как она насвистывает и напевает старые песни восьмидесятых (Duran Duran, Air Supply, Tina Turner), пока ухаживает за садом. Она всегда спрашивает Ренна, не захватить ли чего-нибудь для него в магазине.

Я заметила, что она, по крайней мере, не похожа на злую мачеху Белоснежки. Я думаю, что, потребляя Донну в мизерных порциях и не взаимодействуя с ней напрямую, это помогает мне смириться с ее присутствием в нашей жизни. Но я все еще беспокоюсь, что это все напоказ. Что она разыгрывает спектакль, потому что знает, что я подслушиваю.

Снизу издаются и звуки веселья. Смех Ренна и его друзей, играющих в видеоигры или потягивающих пивко на террасе. Слышу, как хохочет отец, который каждый день после работы смотрит телевизор, где уже по какому разу крутят сериал «Офис». Он уже чуть ли не наизусть произносит все культовые фразы за Майклом Скоттом синхронно. Локи болтает с каждым, кто оказывается внизу, пытаясь уговорить их бросить ему хотя бы пару кусочков копченой говядинки.

И в какой-то момент, спустя две недели после того, как я заперлась в своей комнате, идея встретиться с людьми стала казаться не такой уж и адской, как раньше. Толчком для этого, как и обычно, послужила еда.

Сегодня суббота, а день солнечный. Донна, папа и Ренн сейчас внизу, завтракают. Аромат свежего хлеба из теста на закваске, запах масла, бекона и бобов – все эти запахи так разносятся по дому, что у меня уже слюнки текут. Обычно я жду, пока все уйдут, прежде чем доесть остатки еды. Но сегодняшняя встреча с женщиной, в которую влюбился папа, не ощущается так, будто стоишь на краю земли, пускай для этого всего лишь нужно съесть жирненького бекона и выпить немного свежевыжатого апельсинового сока.

Я выхожу из своей комнаты в комбинезоне Коржика из «Улицы Сезам», таким образом решаю занизить все ожидания, связанные со мной. Лестница скрипит, когда я спускаюсь по ней, и ужас наполняет все мое нутро, когда я представляю те взгляды, которые на меня сейчас бросят.

Но когда я выхожу на лестничный пролет, я вижу, что они втроем сидят за обеденным столом и оживленно разговаривают. Сначала они меня не замечают. А может быть, так они дают мне несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Донна худенькая и рыжеволосая, как мама, с узким лицом и щелью между передними зубами. Она не так красива, как ныне покойная Барби Лоусон, и этот факт странно, но мелочно успокаивает. Только они обе обладают одним и тем же качеством – женщины, которые кажутся искренне милыми, в то же время источают такую ауру, как бы намекая, что лучше с ними не связываться.

Папа первым обратил на меня внимание. Он роняет вилку на тарелку, удивленно моргает при виде меня, как будто только что застал привидение. Я вижу, что он потерял дар речи. Донна следит за его взглядом, чтобы понять, что заставило его застыть на месте. Ее рот раскрывается, когда она замечает меня.

– А мне нравится этот комбинезончик, – говорит она, небрежно поедая кусочек бекона. – Откуда у тебя он?

А не многовато ли ты хочешь заполучить от нас, женщин семьи Лоусонов, чуть ли не вырывается из меня. Но потом я вспоминаю, что должна вести себя культурно, ради папы и Ренна.

– Моя подруга Нора купила его для меня. Где-то в Интернете, не знаю.

Она привстает со своего места. На ней… комбинезон с хот-догом? Как такое возможно? Ее хот-дог еще весь такой политый кетчупом и горчицей. Улыбка тянется к моим губам, но я быстро сдерживаю ее. Я же не Ренн все-таки. Я не предам маму из-за какого-то комбинезона.

– А у вас такой откуда? – спрашиваю я Донну не совсем холодным тоном, но определенно давая понять, что я сейчас не в настроении разговаривать.

Папа и Ренн молча обмениваются взглядами. Они улыбаются друг другу.

– Ренн подарил его мне на Рождество. Магазин, кажется, называется Rad and Bad.

– Вот оно как? – Я поворачиваюсь к Ренну и пристально смотрю на него, все еще не вставшего с места. – Странно, что ему удалось подарить вам что-то стоящее, потому что за последние четыре года