Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верно.
Воевода отходит в сторону, подзывает дружинников, раздает указания. Мстислав Ярославич вновь переводит взгляд на племянников. Они поднялись и бредут к шатру, опираясь друг на друга. Молчат. То ли хмель выветриваться начал, то ли живительные кулаки воеводы помогли. Не глядят молодые князья по сторонам, опустили головы. Верно, наука – она легкой не бывает.
Изяслав и Святослав вваливаются в шатер. Здесь темно и влажно, пахнет мокрой шерстью. Мутными отблесками ложатся на полотнища стен сполохи костра, извиваются, словно танцуя или сгорая, в них серые тени. Непроглядным пятном у дальней стены застыла связанная татарка. Она что-то бормочет, шепотом, еле слышно.
– Будь они прокляты! – вполголоса говорит Изяслав. Он то и дело ощупывает стремительно опухающую скулу, куда пришелся удар воеводы. – Как посмели?
Святослав не произносит ни звука. Пальцы его дрожат. Он подходит к девушке, резким рывком переворачивает ее на спину. Глаза пленницы широко открыты, в них стоят слезы. Губы беспрерывно шевелятся, выговаривая снова и снова одно и то же слово.
Мрак полнится многоголосым лаем, возгласами дружинников, ржанием коней, бряцаньем оружия – лагерь встревожен, разбужен, – и Святославу приходится наклониться, чтобы расслышать.
– Эрлэг-каан, – горячее дыхание касается его лица. – Эрлэг-каан. Эрлэг-каан…
Он бьет ее в живот. Девушка стонет, сгибается, насколько позволяют путы, но не замолкает.
– Эрлэг-каан, Эрлэг-каан, Эрлэг-каан…
Святослав бьет повторно, сильнее, и на сей раз неведомое татарское заклинание прерывается. Пленница давится болью, принимается судорожно хватать ртом воздух.
– Вот так, – ухмыляется Святослав. – В присутствии знатного мужа бабе должно помалкивать.
Он опускает ладонь на ее бедро, гладит влажную, загорелую кожу, тискает упругую задницу. Девка хороша, хоть и некрасива, плоска лицом. Что ему до лица! На него и смотреть вовсе не обязательно: навалишься сзади, схватишься за тугую черную косу – и крой татарку, как кобель сучку. С нехристями так можно.
От срамных мыслей уд напрягается, застывает раскаленным колом. Святослав тянется к завязкам штанов, намереваясь немедленно пустить его в ход. Но тут девушка поворачивается к нему и начинает смеяться. Хрипло, безумно, взахлеб – точь-в-точь собачий лай, что никак не желает стихать снаружи.
Святослав ошеломленно отшатывается, но через мгновение берет себя в руки, замахивается тяжелым кулаком:
– Умолкни, погань!
Татарка умолкает. Тотчас глаза ее закатываются, на губах выступает пена, она опрокидывается на спину и бьется в судорогах, выгибается дугой, словно умирающий от столбняка. А в ответ на ее мучения вздрагивает земля под ногами князей. Будто что-то ворочается глубоко внизу, под истоптанным дерном, почвой и камнями. Будто что-то поднимается из недр.
– Чертово семя! – вскакивает Изяслав, хватается за рукоять меча. – Наколдовала, дрянь…
Его брат поднимается, шарит ладонью на поясе, но оружия там нет – оно осталось у Мстислава Ярославича. Второй меч и нож должны лежать где-то в головах постели, однако отыскать их Святослав уже не успевает. Земляной пол шатра вздыбливается и разверзается черной ямой, огромной уродливой пастью, извергающей удушливый дым.
А спустя время, достаточное, чтобы набрать в грудь воздух для крика, из ямы вырастает дьявол.
О, они узнают его сразу же: голова размером с походный котел, черная борода, свисающая на безразмерное брюхо, растянутый в кошмарном клыкастом оскале рот, толстые витые рога, растущие из исчерченного пересекающимися шрамами лба. И глаза, полные смерти.
– Господи! – шепчет Святослав, не в силах отвести взгляда от этих глаз. Чудовищная ладонь опускается ему на темя, испачканные засохшей кровью пальцы смыкаются вокруг головы, грязно-желтые когти впиваются в шею и плечи. Во тьме визжит, отчаянно визжит Святослав.
Одно движение гигантской руки – и голова его отрывается, отлетает прочь, оставляя за собой в воздухе дугу из рубиновых капель. Дьявол подхватывает падающее тело, припадает пастью к обрубку шеи, жадно глотает кровь, хлещущую ему прямо в глотку.
Изяслав, позабыв весь хмель, выбегает наружу. Взгляды целого лагеря прикованы к шатру за его спиной. К шатру, из которого валит вонючий подземный дым. К шатру, в котором чавкает, пожирая душу его брата, рогатый подземный ужас.
– Бегите! – вопит Изяслав. Он роняет меч, он несется прочь, не глядя перед собой, натыкается на замешкавшегося кмета, валит того наземь, тут же спотыкается и падает сам. Мир вокруг, кажется, состоит только из криков, лошадиного ржания и запаха свежей крови.
– Что там? Что там, княже? – спрашивает кто-то, помогая ему подняться.
– Эрлэг-хан, – отвечает Изяслав. – Эрлэг-хан. Эрлэг-хан. Эрлэг-ха…
Гаснут костры. По всему лагерю, один за другим – огонь не в силах сопротивляться воле своего хозяина, – и в наступившей темноте владыка царства мертвых выходит из шатра Ингваревичей. В исполинскую фигуру летят копья и стрелы, но не могут причинить вреда. В суете и толчее люди ранят друг друга, в гвалте и страхе тонут редкие приказы, в навсегда недостижимом небе хохочут довольные звезды.
Тощие заскорузлые пальцы впиваются в рукав Изяслава. Это Мстислав Ярославич, брат его отца. Борода трясется, словно вот-вот разрыдается луцкий князь.
– Что вы сделали? – кричит старик в ухо Изяславу.
– Ничего! Клянусь, ничего! Это все девка… татарская ведьма!
– Господи Исусе!
– Клянусь, мы ничего не делали! Клянусь!
Эрлэг черной громадой движется сквозь лагерь. Его борода развевается на ветру, как проклятое боевое знамя. Самые отважные и самые хмельные из кметов встают у него на пути, вооруженные топорами и мечами, но ни топор, ни меч не в состоянии пронзить закаленную пламенем преисподней плоть. Вот плечистый парень с длинными золотыми волосами, успевший надеть кольчугу, подбегает сбоку, рубит сплеча, целя великану в колено. Клинок отскакивает, подобно тому, как отскочил бы от каменной глыбы. Чудовище отмахивается лапой – золотоволосый валится навзничь. Грудь и живот его разорваны, изо рта хлещет кровь, меж лоскутов оказавшейся бесполезной кольчуги скользят, влажно поблескивая, внутренности. Вот подбирается с другой стороны жилистый ветеран, умелым, привычным движением наносит удар секирой в спину, и лезвие ломается, не оставив ни следа на серой коже. Воин пытается отступить, но Эрлэг, стремительно развернувшись, хватает его за ногу, взмахивает им, как дубиной, бьет об землю, затем поднимает над головой и, раскрыв рот, ловит раздвоенным языком кровь, струящуюся из расколотого черепа несчастного.
– Господи, укрепи! – разносятся во мраке голоса. – С нами крестная сила!