— Ты что, не одна? — догадался Алексей. — У тебя мужчина?

— Как ты сказал? — переспросила она и вдруг расхохоталась, неудержимо, весело. Щёки её порозовели, поза стала более непринужденной.

Алексей глядел на нее с недоумением.

— Ты… чего? Что с тобой?

Женя, продолжая смеяться, отерла ладонью выступившие на глазах слезы.

— Ой, ей-богу, умора. — Она посторонилась, освобождая дорогу. — Ну проходи. Проходи, раз пришёл.

Алексей неуверенно переступил через порог.

— Почему ты смеёшься?

— Чтоб не плакать. — Женя перестала хохотать так же резко, как начала. Ее лицо вновь стало серьезным и замкнутым, только глаза слегка поблескивали. — О каком мужчине ты говоришь? Посмотри на меня. Внимательно смотри, если у тебя еще хорошее зрение! — Она повернулась к нему одним боком, потом другим, будто демонстрируя новое платье. — Мне сорок, а выгляжу я на шестьдесят. Жирная, страшная, да… и не в том дело, — она безнадежно махнула рукой, — внешностью можно заняться, что-то под править, что-то подмазать. А вот нутро… нутро, Алеша, нс омолодишь, как ни старайся. Внутри я давно старуха древняя, не тянет меня на мужиков. Единственный, кто был — это ты. Насытилась по горло, не хочу больше.

Алексей чувствовал, как его охватывает глубокая тоска, но в то же время понимал, что должен выслушать Женю, всё, что она ему скажет, всё, до последнего слова.

— Лида… дома? — спросил он глухо, когда та умолкла.

— Вот оно что, — Женя понимающе кивнула, — вспомнил наконец. Поздновато что-то.

— Ты сама хотела, чтоб так было, — не выдержал Алексей, — сама не пускала меня, бегала, скрывалась.

— А что надо было делать? — запальчиво произнесла она. — Ждать, пока ты нас укокошишь? Я и сейчас тебя боюсь, честное слово, через столько лет. — Женя устало ссутулилась, опустила плечи. Стояла, понурив голову, старая, несчастная, пронзительно одинокая.

У Алексея перехватило дух от жалости и стыда. Надо было что-то сказать, как-то утешить её, успокоить.

— Женя, — он осторожно дотронулся до её плеча и тут же почувствовал, как она вся сжалась, ощетинилась, будто ёж, — Жень, давай не будем вспоминать старое. Я хочу увидеть дочь. Пожалуйста, прошу тебя.

— Лида занята, — проговорила Женя, и тон её больше не показался Алексею враждебным. Просто равнодушный, нейтральный тон, без особой приветливости, но и без явной неприязни. — У неё сейчас друзья из лицея. Подождешь?

— Если позволишь.

— Чего уж, — она захлопнула дверь у него за спиной, — идем на кухню, что ли, посидим Только обувь сними, у меня ковры.

Женина кухня оказалась чистенькой и уютной. Она выглядела довольно просторной, несмотря на малый метраж, в обстановке чувствовался хотя и скромный, но достаток; стены украшали новенькие, нарядные обои, на полу лежала кафельная плитка, в углу высился большой новый холодильник. Кухонный гарнитур гоже был модный, новый с иголочки, в углу у окна стояла замысловато расписанная напольная ваза с колючим камышом на тонком стебле.

— Присаживайся. — Женя пододвинула Алексею крепенький сосновый табурет и распахнула дверцу холодильника. — Есть будешь?

— Нет, что ты, я сыт.

Она подняла голову, во взгляде её проскользнула беззлобная насмешка.

— Не больно заметно. Вид у тебя, как у пса бездомного. Все хлещешь водочку? Вот уж верно, наградил Бог здоровьем — другой от такой жизни давно бы копыта отбросил, а ему хоть бы хны. У меня рассольник и котлеты, твои любимые, куриные.

Алексей ничего не отвечал, глядя, как Женя не спеша достает из холодильника вместительную кастрюлю и сковородку, ставит их на плиту, щёлкает зажигалкой.

Она слегка убавила огонь и уселась за стол напротив него. По-бабьи подперла щёку ладонью, знакомым движением откинула со лба челку.

— Как живешь то. рассказывай?

— Нечего рассказывать, — мрачно произнес Алексей, — плохо живу. Оттого и пришел.

— Сам виноват, — спокойно проговорила Женя, — захотел бы, всё могло иначе быть.

Алексей моментально почувствовал, как закипает в нем давнишним обида.

— Не могло быть иначе! Не могло! Ты первая начала. Если бы тогда, в восемьдесят девятом, не уперлась, поехала бы вместе со мной… А! Да что об этом говорить! — Он с досадой махнул рукой.

— Вот здорово, — Женя резко выпрямилась на табурете, её глаза зажглись злым азартом, — по-твоему, выходит, я крайняя? Бросила тебя, бедненького на произвол судьбы, а сама умыла руки? А что было до твоей вшивой Песчанки — это ты забыл? Скажешь, я мало ждала? — Она принялась с ожесточением загибать пальцы. — Сначала четыре года до свадьбы, потом в Нарофоминске в общаге торчала, вместо того чтобы нормально учиться. А те два года, что ты в Афгане был, до сих пор по дням помню. Да что там по дням — по часам. Ребенок крошечный, орет, а у меня молока нет, врачи сказали — на нервной почве. Похудела, как скелет, с утра до вечера только одна мысль в голове: живой ты там или нет?

— Но ты ведь знала, за кого выходишь замуж. Знала, что придется ждать, скитаться. Все это знают, все, кто связывают судьбу с военным.

— Да, знала! Но не представляла себе, что терпеть придется так много. И потом, если бы я была одна, тогда другое дело. А тащить Лидочку с ее непрекращающимися ангинами из Москвы в какую-то Тмутаракань — на такое никто бы не решился, ни одна мать, уверяю тебя!

Послышалось угрожающее шипение, из-под крышки кастрюли выбежала на плиту золотистая жидкость.

— Вот черт! — Женя вскочила и повернула конфорку. Достала с полки тарелку, плеснула в неё полный половник, поставила на стол перед Алексеем.

— Ешь!

Тот невесело усмехнулся.

— Спасибо, что-то не хочется.

— Ешь, говорю! — Женя тяжело опустилась обратно на табурет. Глаза ее потухли, у губ залегли две горькие складки.

Алексей покорно взял в руку ложку.

— Ты мог бы остаться с нами, ради ребенка Однако ты не захотел. — Женя сосредоточенно рассматривала яркую клеенку на столе, ее руки нервно теребили край халата. — Мне все советовали подать на развод, все — мать, друзья, коллеги по работе. Теперь я понимаю, что они были правы и желали мне добра. А тогда… тогда я не послушалась их. Продолжала ждать, как последняя дура, надеялась, что ты опомнишься, вернешься к нам. И дождалась. — Голос ее задрожал. Она шмыгнула носом, достала из кармана платок, звучно высморкалась. — Знаешь, что мне захотелось сделать, когда я увидела тебя на вокзале? Плюнуть в твою пьяную рожу, развернуться и уйти. И больше никогда не вспоминать о том, что между нами было. Ты и на ногах-то не стоял, тебя волокли под руки. А эта наглая блядь, проводница, еще ухмылялась, глядя на меня, и махала тебе вслед ручкой.