Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё померкло. Остался только лежащий на земле отец и стоящий над ним гнилозубый лысый монстр. Который медленно распрямился, отёр кровь с лица и посмотрел на Мишу.
Снова огляделся, почесал затылок и пошёл к машине.
Миша отстегнул ремень безопасности и дёрнулся вперёд, чтобы нажать кнопку блокировки дверей. Щёлкнули замки. Отец Гаврилы приблизился. Потянул за ручку. Оскалился чёрными зубами и вернулся к лежащему папе.
— Пап вставай! — сквозь слезы прошептал Миша. — Пап! Пожалуйста!
Соколов старший перевернул тело, обыскал карманы и вытащил брелок с ключами. Встал, показал их Мише, а затем подхватил папу за ноги и с трудом поволок к сараю. Руки отца безвольно волочились по земле.
Гнилозубый протащил тело мимо машины, заглядывая в стёкла и зло улыбаясь. Затащил папу в сарай и закрыл дверь. Вновь огляделся.
Миша трясся в кресле, вцепившись в ручку двери. Слёзы заливали лицо, но он не смел стереть их. Он боялся даже на миг закрыть глаза.
Сколов старший постучал в стекло и поболтал перед ним брелоком. Нажал кнопку и замок снова щёлкнул.
Миша с криком надавил на блокировку. Клац. Соколов дёрнул за ручку, яростно скривился.
Клац. Дверь распахнулась.
— Не надо, пожалуйста. Не надо. Я не играю. Я так не играю! — завопил Миша. — Я не играю!
Соколов старший выволок его из машины, заткнул рот вонючей ладонью, оглядываясь, и потащил в дом. Едва захлопнулась железная входная дверь, он ударил Мишу по лицу и бросил на пол. Запер засов.
— Не надо. Не надо, — всхлипывал Миша.
Внутри пахло сыростью, перегаром, грязным бельём. Над дверью висела лампочка без плафона, на одиноком проводе. Папа говорил, что так нельзя делать...
Папа...
— Что с папой?! — сквозь рыдания выдавил он.
— Пизда ему, ублюдок, — сказал Соколов. — И тебе пизда.
С молотка в руке мужчины капала кровь. Он положил его на полочку рядом с дверью. Замер, разглядывая добычу. А затем шагнул к нему.
— Пожалуйста не надо! — заголосил Миша. Худые, но сильные руки подхватили его за куртку, как щенка. Он брыкнулся, отбиваясь, но получил такую затрещину, что потемнело в глазах.
Соколов отволок его к двери в подвал. Распахнул её и швырнул Мишу вниз по лестнице. В плече стрельнуло болью, затем ожгло затылок. Упав на сырой бетон Миша заверещал от боли.
— Заткнись, блядь, — сказал голос в пятне света, и наступила темнота. Вонючая, сырая, скрывающая во мраке невиданных чудовищ. Захлёбываясь слезами, Миша пополз по ступенькам наверх, забарабанил в дверь. Сопли текли рекой, голова болела. От едких запахов тошнило.
— Выпустите! Выпустите! — завизжал Миша. Ручка нашлась, но сколько он ни дёргал дверь — та не шевелилась.
Что-то хлопнуло, лязгнуло металлом. Во дворе едва слышно завелась папина машина.
— Папа! Папа-а-а-а-а! Мам-а-а-а-а!
Наступила тишина. Миша прижался спиной к двери, всхлипывая, и размазывая слёзы по лицу. Темноты он боялся и до сих пор спал с ночником. Папа говорил, что это нелепо, что монстров не существует. Что если кто и может навредить, так это другие люди, а не темнота, но мама всегда заботливо включала в розетку лампочку в виде машинки, и Миша засыпал, держась взглядом за огонёк.
Здесь царила кромешная тьма.
Внизу что-то пошевелилось. Пробежались по полу маленькие лапки. Миша полез в карман, вытащил зажигалку. Щёлкнул. Маленький огонёк лишь осветил руки, а тьма стала лишь гуще. Что-то вновь прошуршало внизу.
Что-то страшное.
— Выпустите меня, — проскулил Миша. Голова болела, кружилась. — Я хочу домой...
Зажигалка нагрелась, и он отпустил кнопку. Папа говорил, что огонь не игрушки. Что в его детстве соседский мальчик играл со спичками и спалил дом. Дом, который его родители строили много лет.
«Ты же не хочешь спалить наш домик?» — улыбался он.
Перед глазами встал окровавленный молоток. Затем лежащий на земле папа. Несокрушимый, смелый, почти как Красный Уткоробот.
Миша сжался в комочек, пристально глядя во тьму. Скорчился на ступеньке, уткнувшись лбом в холодный бетон. Зубы клацали друг об друга. Руки тряслись.
И почему-то страшно клонило в сон.
Его разбудил стук двери. И голос:
— Что, блядь, мудак, довыёбывался? Я тебе сученышу сколько раз говорил — сиди, блядь и не отсвечивай.
— Он первый начал! — послышался виноватый голос Гаврилы.
— Хуервый! Говнюк мелкий. Пидор.
Послышался звук затрещины. Гаврила всхлипнул.
— Пасть закрой! Не пацан что ли, ныть будет тут?!
— Выпустите! — крикнул Миша.
— Па... — севшим голосом сказал Гаврила. — Кто это?
— Твоё домашнее задание, блядь! — гаркнул Соколов старший. — Ща ты у меня его отработаешь по красоте, сученок.
По двери, за которой сжался Миша, ударил кулак.
— Заткни рот, говнюк, а то к папаше отправишься!
— Па... Это... Погостин? — тихо и испуганно произнес Гаврила.
— Хуёстин. Довыябывался, сука? Папку ещё подставил.
— Как он здесь...
— Каком кверху, завались! — ещё одна затрещина. — Сука говорил не отсвечивать, дебил! Хуле ты лезешь ко всем?!
Миша дрожал на ступеньке. Темнота в подвале пугала его меньше голосов снаружи.
— Пиздуй на кухню! Жри. И пасть не разевай, мне побалакать надо.
Послышались шаги, осторожные, детские. Гаврила остановился у двери.
— Сука, бегом! — рявкнул гнилозубый. А затем голос его изменился. Стал вкрадчивым, спокойным:
— Здравствуйте! Светлана Ивановна? Это папа Соколова...
— Мама! — завизжал испуганный Миша, но входная дверь захлопнулась, оборвав его вопль. — Мамочка!
Светлана Ивановна — это мама! Он звонил маме! И если кричать громко — она услышит. Миша забарабанил по двери, вопя так, что заболело в груди. Он бился о металл, как птица о стекло, бросаясь на него всем телом.
Потом упал, тяжело дыша. Зачем он звонит маме?!
— Ты что тут делаешь, Погостин? — тихо спросил оказавшийся за железной преградой Гаврила.
— Гаврила, открой, пожалуйста. Открой! Я тебе всех скрепышей отдам! У меня много! Дома ещё есть. Открой, Гаврила! Он звонит маме!
Тот не ответил. Стоял за дверью, молча.
— Гаврила?!
Торопливые шаги растворились в доме. И входная дверь снова открылась. Мимо протопал Соколов старший. Ушёл куда-то в дом. Оттуда послышался разговор на повышенных тонах. Затем вскрикнул Гаврила.
Тьма вновь пошевелилась. От воздуха подвала кружилась голова. Резкие запахи разъедали горло.
Миша вдруг понял, что по-прежнему сжимает в левой руке скрепышей. Разжал ладонь, бросая их во тьму. Подумал о папе, о том, что он обещал взять Мишу на рыбалку на выходных. Что не будет больше выходных. И папы не будет.
Вой вырвался из груди. Звериный, тягучий. Миша обрушился на дверь, барабаня кулаками.
— Ненавижу! Ненавижу! — орал он. — Ненавижу!
Быстрые шаги из глубины дома добрались до входа в подвал. Лязгнул засов. На пороге показался взбешённый Соколов старший. Вверх взметнулась рука, и от удара по голове у Миши потемнело в глазах. Осев,