покинуть Пчёлу, привычный уклад которого был разрушен одной постоянной привязанностью. Он даже боялся признаться вслух. Было проще также безответственно вести себя с Софой на людях.

Он втрескался, как зелёный пятиклассник. И имя той, которая внезапно перестала быть другом, останется с ним навсегда. Даже если их медовое королевство рухнет. Пчёла впервые рассуждает, будто лишний раз заглянул в книжки сестры. Красная черта пройдена. Голикова и сама пыталась не замечать верные грабли, на которые они с разбега прыгают. Уж если взрываться, то вместе.

Пчёла не придавал значения тому, с чьей дочкой у него, собственно, приключилась любовь. Софа беззаботно доверялась ему, зная, что должностные привилегии её отца не интересуют Пчёлу. Все советские граждане равны друг другу. Будь то дочь партийного босса, держащего в руках все финансы государственной машины, или сын автомеханика, промышлявший крышеванием мелкого бизнеса. Но мать семейства Голиковых этот лозунг как-то не убеждал: женщина не привыкла быть ведомой, и предпочитала сама определять судьбу своей Софы. И поэтому Пчёлкин, с его потертыми кроссовками и черной кепкой, небрежно надвинутой на лоб, не внушал ей никакого доверия.

«Влип ты, Виктор Павлович!», — пронеслось в голове у Пчёлы, когда он впервые попался на глаза Марине Владленовне, оценивающе осматривающей его полуспортивный видок на пороге своей богато обставленной квартиры.

Возможно, что в прошлом достойная представительница рабочего класса и была студенткой из провинциального сибирского села, но время совершило с матерью Софы разительную перемену. Выбрав в мужья нужного человека, она смогла забыть о трудностях быта и многометровых очередях, в которых простаивали драгоценные часы советские обыватели. И достигла не только учёной степени, но и достаточной силы, державшей всю семью в морской увязке.

К какому чёрту в стенах её хором заведется паренёк с окраины столицы, без определенного занятия, достойного образования и образцовой биографии? Козел не ко двору, и Пчёла догадывался, что будет нашептывать злобная Владленовна дочери, как только узнает, как все зашло далеко. Не вырубишь топором! Только поджигай и наслаждайся процессом.

Да и папаше из Центрального комитета он бы тоже не сильно понравился, если бы Константин Евгеньевич обнаружил, что мальчик в бежевой толстовке и голубыми хипповатыми джинсами — вовсе не провожатый, как уверяла Софка. А вот Марина, пробившаяся к верхушке жизни с самых низов, видела куда дальше: и то, на какие шиши на парне золото, и то, в каких кругах вращается. Не того полета птица.

Нет, об этом проще совсем не думать, а то тараканы в голове вымрут. Лучше петь, с лицом неприкаянным, тихо, шевеля лишь одними губами. Жаль только, что у Косматого тонкий слух, и он уже неодобрительно косится в сторону друга.

— Вояж, во-й-а-а-я-ж! Туда-а-а, ни разу где не был! Воя-й-а-я-ж, где радуга и синее небо! Где солнце вста-й-о-т за г-о-о-рою… Над спящей землею!

— Пчёл, завали ты уже сипеть, достал! Не глотку дрёшь, а как комар в ухо залетел! Ты ещё в Москве там, у Софы, не отжужжался?

— Здесь сплошной ажи-о-о-о-таж! Дашь на да-а-а-шь…

— Да что б тебя, Серёга Минаев! Витя — ля-минор! Ни слуха, мать твою, ни голоса! На себя по барабану, тогда людей пожалей!

— Тебе того же, монстр.

Если честно — скучно, что аж до зубного скрежета. Засмолить хотелось смертельно, а ещё больше опустошить ту спиртную заначку, заложенную хитрюгой Косом куда-то в свой космических размеров чемодан. И поэтому Пчёлкин дурил назло своему бледнолицему брату, пытающемуся скоротать время полета, к удивлению, за книгой.

Космос читал Булгакова. Будто бы спящие академические гены пробудились, танцуя канкан в большом космическом котелке. Не друг, а Кот Бегемот! Не шалю, никого не трогаю, починяю примус…

— Тише едешь — дальше будешь! Посиди ж ты на жопе ровно, дурачина!

— Счаз прям, хлопнулся и разбежался.

— Хорош уже!

— Речь репетируй!

— А тебя, что ль, зря переговорщиком взял?

— Кто кого ещё на спине тащит, трепло!

— Чёрт рогатый дернул за язык, не иначе! Согласился с тобой, дураком!

— Чё тебя уговаривать? Перебьешься!

— Едешь, а сам ещё издевается!

— Я не начинал.

Витя не упустил удобного случая, дергая товарища детства за локоть, рассматривая фирменный циферблат часового завода, и в ответ едва ли не получая в курносый нос.

Белый был совершенно прав, когда утверждал, что Коса и Пчёлу нельзя оставлять наедине друг с другом. Даже, если до посадки самолета всего-то двадцать минут.

* * *

Честно говоря, Космос и Пчёла надеялись, что Лиза будет дома. Тихонько отворит дверь, на секунду захлопнет, поорет с пять минут от радости и сменит гнев на милость. В конце концов, беглянку показано схватить на руки, потрепать по щекам и утащить в Москву следующим же рейсом. Дела не ждут, Филу одному пыжиться не в радость. Но желаемое не всегда выливается в действительность… Ломать головы не надо.

Чернова — образцовый строитель коммунизма, имела право на отдых, тем более за свой неуемный государственный труд. Строгий взгляд её серых зрачков красноречиво свидетельствовал, что без барьера никто за обеденный стол не попадет — дача показаний по расписанию. И теперь они стоят, как два тополя на Плющихе в ожидании следственных действий. Не приблатненные московские командиры в длинных плащах, а гуманоиды, свалившиеся с Луны. В некотором роде так оно было: час назад с самолёта, всклокоченные и потерянные в пространстве. Спасибо родному «Аэрофлоту»!

Пчёла хитро кривил гримасу, зная, что его-то уж точно ждали. Почти как дорогого Леонида Ильича. Только вот, на день позже. И без спецгруза.

— Японский городовой! — радушнее приветствия не придумаешь. — Двое из ларца — одинаковы с лица…

Если не с Луны, то главное, что полет был нормальный, без встрясок и кислородных масок. Раз стоят здесь — целые и невредимые, и, скорее всего, даже не поцапались на пути. А сигаретами-то как несет! Слава Богу, не «Беломор». Кто-то передергивал, бедный. А как свою занозу увидит, так вообще глаз задергается. Нет уж, не хватало тут ещё места происшествия — это не по части Черновой, она из другого ведомства.

— За реабилитацией примчались или на орехи наполучать? — вопрос напряженно повис в воздухе, и двое перед маленькой моложавой женщиной, подбирали слова, а точнее — выбирали, кто из них заговорит первым. — Я жду!

Женский голос окрестил широкий коридор с колоннами, заставляя Коса нервно захлопать ресницами от утомительного для него перелёта, а Пчёлу широко обнажить белоснежные зубы. Насмешка знакомая с детства… Как есть прикалывалась, родимая, держала в тонусе, как мальчиков-зайчиков. Плевала она на их великие дела, о которых свидетельствовал хотя бы толстого плетения золотой браслет, рядивший