А вот практически весь взрослый персонал удалось взять живым. Да эти твари и не были способны лишить себя жизни – слишком сладкой она была для них, и слишком ясно им было, что за смертью не будет ничего. Поэтому они трусливо длили последние минутки существования, дурея от какой-то дикой надежды – а вдруг?!

Но никакого «вдруг» не было и не могло быть. Когда Ващук (его вытащили из туалета для рабов, он сидел прямо в яме по самые брови), завывая и дергаясь на вошедших под ребра крючьях, взлетел на двух веревках над землей и смешно закувыркался, болтая руками и ногами и не переставая истошно визжать, толпа пацанов и девчонок разразилась звериными воплями ненависти. В Ващука полетели камни и комья земли. Хотя вряд ли это что-то могло добавить к тому, что он испытывал… При виде произошедшего практически всем остальным изменили ноги. Вполне мужественно вела себя только Оксана Дмитриевна Тучкина, в прошлом – омбудсмен школы. Впрочем, как отметил Романов, женщина явно была ненормальной – лесбофеминисткой – и раньше, а уж наличие малолетних рабынь-любовниц и неограниченная власть над мальчишками окончательно сорвали ей крышу. Первоначально Романов намеревался в отношении женщин ограничиться расстрелом (мужчин разорвали конями), но, увидев эту фурию, выкрикивавшую страшную полулюдоедскую грязь в виде лозунгов, и порасспросив освобожденных о том, как Тучкина развлекалась с детьми, приказал связать ее, вспороть живот и бросить свиньям в хлев.

Через полчаса деловитой и страшной расправы остались лишь те трое пацанов-охранников. Из них уже никто даже не плакал – они смотрели покорными, полными сладкого ужаса глазами на людей в черном. Романов мог бы поклясться, что на лицах у тех, двоих, которые ревели, отразилось облегчение, когда дружинники подошли к ним.

– Николай, этот готов, – сказал Провоторов, присмотревшись к тому из парней, который дергался. – Ку-ку.

– Все равно, – отозвался Романов из седла. – Кончайте.

Со свистом и щелчками взметнулись-опустились нагайки, прошибая черепа…

Так или иначе, но после захвата в распоряжении победителей оказалось большое и хорошо налаженное хозяйство. Теплицы, скотный двор и птичники представляли собой в свете грядущих перспектив особую ценность, но и поля с огородами должны были еще успеть дать урожай. Имелся большущий рыбный пруд, в том числе – с зимними садками. На складах оказалось полно разных товаров на обмен, одежды, обуви. Были солидные запасы оружия и боеприпасов. Наконец – нашлось немало золота и серебра (в разных монетах и украшениях) и драгоценностей. На их фоне немного смешно выглядели тщательно сберегаемые запасы Символа Веры таких, как Ващук, – доллары США. Большие пачки резаной зеленой бумаги… В то, что это государство погибло, такие не могли поверить, как не верит фанатичный ревнитель в возможность смерти своего бога. Ценности Романов после некоторых раздумий приказал поделить на три части. Треть отдать местным, две трети – опечатать в школьных сейфах и на большом складе, чтобы потом забрать.

Убитых снова не было – ни у Романова, ни у местных ополченцев. Поцарапанные были, и не более того. Среди дружинников пошли удивленные разговоры – если везде примерно так, то о потерях можно забыть…

Романов не прерывал этих разговоров. Он хорошо понимал, что в шапкозакидательство они не перерастут – не та обстановка. А беспокоиться из-за слегка хвастливой болтовни не стоило. Куда большей проблемой являлись освобожденные рабы. Некоторые из мальчишек и девчонок были отняты у семей, но вернуть их родителям не представлялось возможным, потому что неизвестно было, где эти родители, где они хотя бы могут быть приблизительно… а отпустить добираться в одиночку… Впрочем, четверо все равно сбежали сразу, как только стемнело. Однако большинство из них были сиротами. Или ничего не знали о семьях. Очень многие были, как раньше выразились бы, «опущены» до практически скотского состояния. Основная масса – просто невероятно зла и бессмысленна.

– Нельзя их просто так оставлять, – сказал Романов собравшимся местным во время вечернего Круга. Напротив него сидел старик Ждивесть, в прошлом – священник РПЦ, последние семь лет – лидер местной родноверческой общины и небедный фермер. – И взять их с собой мы не можем. Вы поймите, меньшая их часть – это готовая банда. Большая – такие же готовые рабы, просто пока без хозяина; кто первый на них гаркнет и пнет – того и будут. Ну освободили мы их. Конечно, они этому рады. Но себя на нашем месте они не представляют. А на месте Ващука – запросто. Может быть, их даже по уму надо уничтожить. Просто у нас мало людей. Людей вообще осталось немного, а будет и еще меньше, я думаю. И я все-таки не верю, что в таком возрасте у них все окостенело. Можно из них людей сделать. Можно и нужно. Вопреки и этой мерзости, которую с ними Ващук творил, и их прошлой жизни, когда они себя «элитой» считали.

– Проще говоря – ты их хочешь тут и оставить, – непонятным тоном сказал Ждивесть. Он походил на дремлющего старого хищника, от которого невесть чего ждать…

– И почти на том же положении, что и прежде, – кивнул Романов, с хрустом откусывая яблоко. Прожевал задумчиво, проглотил. – За некоторыми вычетами. Пояснить какими?

– Да уж можешь не пояснять… – Старик вздохнул: – М-да. И для нас тоже испытание.

Стало тихо. Где-то неподалеку побрякивала гитара, и Романов, случайно прислушавшись, с удивлением понял, что песня ему незнакома, хотя она о знакомых делах. Кто-то пел… надо, наверное, назвать – балладу о ребятах-минерах, у которых не было ни еды, ни умения, ни инструментов… ничего, кроме желания выжить и помочь тем, кто слабее их.

Слепая смерть лежит в траве.

Минуты – как часы ползут.

А надо мною, в синеве,

Лишь облака. Бегут. Бегут…

Им все равно. На их пути

Нет смерти… Постоять. Вздохнуть…

…А можно дальше не идти.

А можно просто повернуть…

– И для вас испытание, – подтвердил он наконец, глядя на выжидательно молчащего Ждивестя. – Потому что и дальше поддерживать тут образцовое плантационное хозяйство – очень легко. Но, насколько я знаю, у наших предков плантаций не было. Рабы – были. Те, кто право называться человеком или потерял, или еще не заслужил. И рабом можно было перестать быть… – Он обвел взглядом задумчиво молчавших местных. – Возьметесь? Дело ваше. Две с половиной сотни молодых душ. Можете их окончательно загубить. А можете – помочь им людьми стать. Так как?

– Возьмемся, – сказал Ждивесть. – Только вы про нас не забывайте. Если уж вместе – то вместе. Мы вашу сторону приняли. Но и вы, значит, на нашей стороне.

– Это само собой, – искренне, скрывая почти ослабляющее облегчение, ответил Романов…

Во все небо, переливаясь бесшумными, плавно меняющими цвет спиралями, развернулся многоярусный занавес. Романов ошалело стоял на крыльце школы, задрав голову в небо, и не верил, что видит северное сияние. Полоски облаков на западе светились отдельно – странным розоватым светом. Можно было подумать, что они отражают пожары на земле… но нет, свет шел откуда-то изнутри облаков…