посмеиваясь. — Нагваль Хулиан был мастер на жестокие шутки. Он сказал мне, что одна очень красивая и пылкая вдова влюблена в меня до безумия. Нагваль часто брал меня с собой в церковь, и я видел там женщину, подолгу смотревшую на меня. Она показалась мне красавицей. Я был молодым невежей, и когда Нагваль сказал, что она любит меня, я в это поверил. Меня ожидало сильное разочарование.

Я с трудом удержался от смеха при жесте дона Хуана, означавшем потерю им невинности. Затем меня поразила мысль о том, что положение, в котором он оказался, было совсем не смешным, — оно было просто страшным.

— Ты уверен, дон Хуан, что та женщина была Арендатором? — спросил я, все еще надеясь, что это ошибка или дурная шутка.

— Я совершенно уверен, — сказал он. — Кроме того, даже если бы тогда я и был таким тупым, чтобы забыть Арендатора, меня не может подвести мое видение.

— Имеешь ли ты в виду, дон Хуан, что Арендатор обладает иным типом энергии?

— Нет, не иным типом энергии, но, без сомнения, другими признаками энергии, что отличает его от нормального человека.

— Ты абсолютно уверен, что та женщина — Арендатор? — настаивал я, почувствовав внезапный прилив отвращения и страха.

— Та женщина была Арендатор! — воскликнул дон Хуан тоном, не терпящим возражения.

Некоторое время мы сидели молча. Я ожидал следующего прилива неописуемой паники.

— Я уже сказал тебе, что быть натуральным мужчиной или натуральной женщиной является вопросом положения точки сборки, — сказал дон Хуан. — Но, естественно, я имел в виду тех, кто родился или мужчиной, или женщиной. Видящий в случае, если это женщина, видит, что самая яркая часть ее точки сборки обращена наружу, и вовнутрь — если это мужчина. Точка сборки Арендатора первоначально была обращена вовнутрь, но он столько раз менял ее положение, что, вращая ее, скрутил свою яйцеобразную энергетическую оболочку в подобие спиралевидной раковины.

Глава 12. Женщина в церкви

Мы сидели в молчании. Мои вопросы иссякли, а дон Хуан, казалось, сказал мне уже все, что считал нужным. Было никак не больше семи вечера, но, хотя вечер был удивительно теплым, площадь как-то странно опустела. Обычно в этом городке люди по вечерам гуляли вокруг площади до десяти и даже одиннадцати часов.

Я воспользовался моментом затишья, чтобы осмыслить то, что со мной произошло. Мое время с доном Хуаном подходило к концу. Он и его партия были близки к осуществлению мечты магов — оставить этот мир и войти в непостижимые пространства. Основываясь на своих ограниченных достижениях в области сновидения, я верил, что их притязания были отнюдь не иллюзорными, а напротив — исключительно трезвыми, хотя и противоречащими разуму. Они стремились к восприятию непознаваемого, и они сделали это.

Дон Хуан был прав — сновидящий, заставляя свою точку сборки систематически перемещаться, раскрепощает восприятие, расширяет диапазон и масштабы того, что может быть воспринято. Для магов его партии сновидение не только открывало врата в любые воспринимаемые миры, но и готовило их к возможности войти в эти миры в полном осознании. Сновидение для них было чем-то невыразимым, беспрецедентным, чем-то таким, на что можно было лишь намекнуть, как это сделал, например, дон Хуан, когда назвал его вратами к свету и тьме Вселенной.

Им осталось сделать только одно — свести меня с бросившим вызов смерти. Я сожалел о том, что дон Хуан не позволил мне записывать, чтобы я мог лучше подготовиться. Но он был Нагвалем, который в деле любой важности полагается на экспромт или вдохновение, почти ни о чем не предупреждая заранее.

На мгновение я почувствовал себя хорошо, сидя с доном Хуаном в этом парке и ожидая дальнейшего развития событий. Но затем моя эмоциональная стабильность стала улетучиваться, и я в мгновение ока оказался на грани черного отчаяния. Меня захватили мелочные соображения относительно своей безопасности, своих целей, своих надежд в этом мире, своих проблем и тревог.

Однако поразмыслив, я вынужден был признать, что единственное истинное беспокойство, которое у меня оставалось, — это беспокойство о моих трех соратниках по миру дона Хуана. Но даже это не слишком волновало меня. Дон Хуан научил их быть воинами, и они всегда знали, что делают, и, что самое главное, он научил их всегда знать, что делать с тем, что они знают.

Имея все возможные в мире причины, чтобы испытывать беспокоившие меня с давних пор терзания, все, с чем я остался, было беспокойством за себя самого. И я предавался ему без тени стыда. Одно последнее индульгирование на дорожку: страх умереть от руки бросившего вызов смерти. Мне стало страшно до спазмов в желудке. Я пытался извиняться, но дон Хуан рассмеялся.

— Ты не уникален в своем страхе, — сказал он. — Когда я встретил бросившего вызов смерти, я намочил штаны. Поверь мне.

Я ожидал в молчании долгие, невыносимые минуты.

— Ты готов? — спросил он.

— Да!

Вставая, он добавил:

— Тогда идем, посмотрим, как ты сможешь выйти на линию огня.

Он повел меня назад в церковь. Все, что я могу вспомнить до сегодняшнего дня, — это то, как он тащил меня весь этот путь. Я не помню, как мы дошли до церкви, как вошли в нее. Дальше мне запомнилось, как я опустился на колени на длинную потертую деревянную скамью рядом с женщиной, которую заметил раньше. Она улыбалась мне. В отчаянии я оглянулся, пытаясь найти дона Хуана, но его нигде не было. Я бы заметался, как летучая мышь, вырвавшаяся из мрака на яркий свет, если бы женщина не удержала меня, схватив за руку.

— Почему ты так боишься меня, бедную малышку? — спросила меня женщина по-английски.

Я стоял, словно приклеенный к тому месту, где преклонил колени. Ее голос — вот что мгновенно приковало мое внимание. Я не могу описать, что было в этом резком звуке, проникнувшем в самые потаенные уголки моей памяти. Мне казалось, что я знал этот голос всегда.

И я остался на месте, загипнотизированный этим звуком. Она спросила меня по-английски еще о чем-то, но я не мог понять, о чем она говорит. Она улыбнулась мне успокаивающе.

— Все в порядке, — прошептала она по-испански и опустилась на колени справа от меня. — Я понимаю, что такое настоящий страх. Я живу с ним.

Я только собрался заговорить с