Корсар провёл ночь под звёздами, лёжа на голых досках у входа в каюту. Таким образом он даже во сне охранял её. Его самого оберегали верные нубийцы, по-прежнему стоявшие на страже. Он проснулся, когда на востоке забрезжил рассвет, и, бесшумно отпустив утомлённых рабов, остался один. Под навесом у правого фальшборта спали паша и его сын; неподалёку от них храпел Бискайн.

Утром, когда на борту галеаса началось вялое, неторопливое движение, какое можно наблюдать в часы, когда команда томится ожиданием и вынужденным бездействием, Сакр аль-Бар отправился к Розамунде.

Он нашёл её отдохнувшей и посвежевшей и поспешил сообщить, что всё идёт хорошо, стремясь вселить в неё надежду, которой сам отнюдь не испытывал. В оказанном корсару приёме не было знаков дружеского расположения, но не было и враждебности. Когда он ещё раз сказал о своём намерении во что бы то ни стало спасти её, Розамунда не испытала благодарности, ибо видела в этом далеко не полное возмещение за перенесённое ею. Однако теперь она держалась без вчерашнего презрительного равнодушия.

Несколько часов спустя Сакр аль-Бар снова зашёл в каюту. Был полдень, и нубийцы стояли на посту. На этот раз новостей у него не было, кроме той, что дозорный с вершины холма заметил судно, которое приближалось к острову с запада, подгоняемое лёгким бризом. Но испанский корабль пока не появился. Сакр аль-Бар признался, что Асад отверг предложение высадить её на побережье Франции, и, заметив в глазах Розамунды тревогу, постарался уверить её, что он начеку и не упустит случая, что выход обязательно найдётся.

— А если случая не представится? — спросила Розамунда.

— Тогда я создам его, — беззаботно ответил он. — Я так часто этим занимался, что было бы странно, если бы мне не удалось чего-нибудь придумать в самый важный момент своей жизни.

Упомянув про свою жизнь, Сакр аль-Бар нечаянно дал Розамунде повод, которым она не преминула воспользоваться.

— А как вам удалось стать тем, кем вы стали? — спросила она и, боясь, что её вопрос будет истолкован превратно, поспешила уточнить: — Я хочу спросить, как вам удалось стать предводителем корсаров?

— Это долгая история, — сказал Сакр аль-Бар, с грустью глядя в её глаза. — Она утомит вас.

— О нет. — Розамунда покачала головой. — Вы не утомите меня. Возможно, мне не представится другого случая познакомиться с ней.

— Вы желаете познакомиться с моей историей, чтобы вынести свой приговор?

— Быть может.

Сакр аль-Бар, опустив голову, в волнении прошёлся по каюте. Надо ли говорить, как жаждал он исполнить желание Розамунды! Ведь если поговорка: всё узнать — значит всё простить — не лжёт, то в отношении Оливера Тресиллиана она должна быть вдвойне справедлива.

Расхаживая по каюте, он поведал Розамунде о своих злоключениях, начиная с того дня, когда его приковали к веслу на испанской галере, и кончая тем часом, когда, находясь на борту испанского судна, захваченного у мыса Спартель, он решил поплыть в Англию и рассчитаться с братом. Он говорил просто, не вдаваясь в излишние подробности, но и не опуская ничего из событий, случайностей и стечений обстоятельств, сделавших из него то, чем он стал. Его рассказ тронул Розамунду, и, как она ни старалась, ей не удалось сдержать слёз.

— Итак, — сказал Сакр аль-Бар, заканчивая своё необычное повествование, — теперь вы знаете, какие силы играли мною. Другой, быть может, восстал бы и предпочёл смерть. У меня же не хватило мужества. Правда, не исключено, что сильнее меня оказалась жажда мщения, желание излить на Лайонела ту жгучую ненависть, в которую превратилась моя былая любовь к нему.

— И ваша любовь ко мне, как вы недавно признались, — дополнила Розамунда.

— Не совсем, — поправил её Сакр аль-Бар. — Я ненавидел вас за измену, но более всего за то, что вы, не прочитав, сожгли письмо, посланное мною через Питта. Этим поступком вы внесли лепту в мои бедствия: вы уничтожили единственное доказательство моей невиновности, лишили меня возможности восстановить свои права и доброе имя, обрекли меня до конца жизни следовать по пути, на который я ступил не по своей воле. Но тогда я ещё не знал, что моё исчезновение сочли бегством. Поэтому я прощаю вам невольную ошибку, обратившую мою любовь в ненависть и подсказавшую мне безумную мысль увезти вас вместе с Лайонелом.

— Вы хотите сказать, что это не входило в ваши намерения?

— Увезти вас вместе с Лайонелом? Клянусь Богом, я похитил вас именно потому, что вовсе не собирался делать этого. Ведь если бы подобная мысль заранее пришла мне в голову, у меня хватило бы сил отогнать её. Она внезапно овладела мною в ту минуту, когда я увидел вас рядом с ним, и я не устоял перед искушением. То, что я знаю сейчас, служит мне достаточным наказанием.

— Кажется, я всё поняла, — чуть слышно произнесла Розамунда, словно желая хоть немного унять его боль.

Корсар вскинул голову.

— Понять — это уже немало. Это полпути к прощению. Но прежде чем принять прощение, необходимо исправить содеянное.

— Если это возможно.

— Надо сделать так, чтобы это стало возможным! — с жаром ответил Сакр аль-Бар и тут же замолк, услышав снаружи громкие крики. Он узнал голос Ларока, который, сменив ночного дозорного, на рассвете снова занял наблюдательный пост на вершине холма.

— Господин мой! Господин мой! — кричал Ларок, и ему вторил оглушительный хор всей команды.

Сакр аль-Бар стремительно отдёрнул занавес и вышел на палубу. Как раз в эту минуту Ларок перелезал через фальшборт неподалёку от шкафута, где его ожидали Асад, Марзак и верный им Бискайн.

Носовая палуба, где, как и накануне, слонялись томящиеся бездельем корсары, кишмя кишела любопытными, которые горели нетерпением услышать новость, заставившую дозорного спешно покинуть наблюдательный пост.

Сакр аль-Бар услышал сообщение Ларока, не спускаясь с юта.

— Корабль, который я заметил ещё утром, господин мой…

— Что дальше? — рявкнул Асад.

— Здесь… В заливе за мысом. Только что бросил якорь.

— Нам нечего беспокоиться, — объявил Асад. — Раз они стали здесь на якорь, то яснее ясного, что они не подозревают о нашем присутствии. Что это за корабль?

— Большой двадцатипушечный галеон под английским флагом.

— Английским! — воскликнул поражённый Асад. — Должно быть, это крепкое судно, коль оно отваживается заходить в испанские воды.

Сакр аль-Бар подошёл к поручням.

— А ещё какие-нибудь флаги на нём подняты? — спросил он Ларока.

Ларок обернулся на голос.

— Да, узкий голубой вымпел на бизань-мачте с птицей в гербе, по-моему, с аистом.

— Аистом? — задумчиво повторил Сакр аль-Бар.

Он не помнил ни одного английского герба с таким изображением и был почти уверен, что английский корабль не мог зайти в эти воды. Услышав за спиной глубокий вздох, он обернулся и увидел Розамунду, стоявшую у входа в каюту. Её бледное лицо было взволнованно, глаза широко раскрыты.