– Не уйдём сейчас – все тут поляжем, – панически предупредил Галицара.

Три Пореза угрюмо посмотрел на помощника, потом – на застывшие вдалеке броневики, потом вздрогнул, когда пуля выбила кусочек камня рядом с его головой, и в очередной раз выругался.

– Почему мы не уходим?

– Потому что я хочу убить этого гада!

* * *

«Наш мир умирает. Конвульсии видны всем, и все боятся того, что станет после его смерти. И все приближают его смерть. Страх движет людьми и народами, страх заставляет их быть жестокими, страх превращает в зверей. Они пытаются изгнать страх жестокостью, не понимая, что разрушают и себя, и всё вокруг. Разрушают страхом…»

(Книга Рассвета)

– Тебе не кажется, что это уже слишком?

По тону можно было сделать однозначный вывод: вопрошающему не просто кажется – он уверен в том, что Андрюха вышел за все возможные рамки и не может представить причин, заставляющих Агронома упорствовать. Однако Андрюха сделал вид, что не понимает ни кричащего тона, ни самого вопроса.

– Что именно слишком?

Собеседник хорошо знал уловки Агронома и ответил очень ровно:

– Зачем уделять столько внимания заурядному падальщику? – Степан помолчал. – Честно говоря, я удивлён тем, что ты притащил его в город.

– Нужно было убить его в Зандре? Без суда и следствия? Стать таким же, как все они? – Андрюха покачал головой: – Ни за что.

– Не убить, а расстрелять, и не без суда и следствия, а в тот самый миг, когда Жмых опознал в нём бандита.

– Жмых мог ошибиться.

– Но ведь Три Пореза не отрицает, – прищурился Степан. – Так?

– Так, – признал Агроном. А что ему ещё оставалось?

– Почему же ты его не расстрелял?

– Потому что… потому…

Степан Захаров Кочерга, «мирная» голова Остополя, составляющий прекрасную пару боевому Агроному, был старым, верным и очень близким другом Андрюхи, можно сказать – названым братом, и потому мог позволить себе в разговоре абсолютно любой тон. Но не позволял, потому что уважал. И сейчас Захаров выражал не недовольство, а искреннее недоумение, поскольку для Степана, как для любого нормального обитателя Зандра, жизнь падальщика, а уж тем более – жизнь главаря падальщиков, – означала смерть.

«Падла должен сдохнуть». Эту аксиому люди усвоили крепко, так уж получилось. И Агроном, в принципе, не имел ничего против, регулярно претворяя этот лозунг в жизнь, точнее, опять же – в смерть.

Но не сегодня.

– В историю Флегетона мне верится больше, чем в рассказ Цунюка, – поморщился Андрюха.

– Кролика мы знаем три года, – напомнил Кочерга.

– И знаем, что он легко мог решиться убить апостола, чтобы завладеть ЗСК, – хмыкнул Агроном.

– Мог.

– Вот именно.

– Но Кролик – мог, а твой якобы апостол даже не скрывает, что он – падальщик, – перешёл в наступление Степан. – Он открыто признал себя убийцей, мародёром и грабителем.

– А ведь это странно, не так ли? – заметил Андрюха. – По идее, он должен был отнекиваться до последнего.

– Жмых его опознал.

– На основании трёх старых шрамов, о которых Жмых только слышал и никогда не видел.

– Три Пореза – известный бандит.

– Мало ли у кого могло оказаться три полосы на шее?

– К чему ты клонишь?

– Мне кажется, – медленно произнёс Агроном, – что он теперь действительно апостол.

Кочерга крякнул.

Они разговаривали наедине, в кабинете головы, или мэра, как любили его называть гильдеры. Но для заовражцев – головы. Заперлись в комнате, главным украшением которой являлся роскошный письменный стол красного дерева, добытый каким-то комби на развалинах Плетавы и купленный Степаном на собственные деньги. Стол – Кочерга уверял, что его построили ещё в XIX веке, – напоминал макет крепости, и заовражцы долго приходили в кабинет головы только для того, чтобы поглазеть на чудо. Стол стал символом власти… но со старым другом Захаров никогда не говорил, сидя за ним. С любым другим человеком – да, но не с Агрономом. Для бесед с Андрюхой предназначались кресла в углу.

– Думаю, Флегетон отказался от своего прошлого.

– Разве бывают бывшие падальщики? – недоверчиво поинтересовался Степан.

– Лично не видел, но хочу верить, что такое возможно, – твёрдо ответил Агроном. – Именно поэтому я прошу для Карлоса честного суда.

– Ты – романтик.

– Я хочу, чтобы у нас был закон.

– Ладно… – Кочерга понял, что друга не переубедить, и сдался: – Будет тебе честный суд, хотя Кролик взбесится.

– Плевать на Кролика.

– Тоже верно. – Захаров улыбнулся, но тут же вновь стал серьёзным: – Что в долине Дорохова?

– Дожмём Сады, выставим посты, устроим небольшой форт с запасом химии… – Агроном выдержал короткую паузу и закончил: – Через неделю долина опять будет твёрдо нашей. Без всяких сине-зелёных.

– Откуда они вообще там взялись?

– Дорохов видел караван Цирка. – Андрюха погладил правой рукой подлокотник кресла. – А Флегетон сказал, что их отряд попал в засаду циркачей.

– Уроды снюхались с Садовниками?

– Это невероятно, – развёл руками Агроном. – Уроды не могут жить в джунглях, а значит, для них Сады Безумия такие же враги, как для нас.

– То есть ты не веришь в их союз?

Но осторожный Андрюха не стал спешить с однозначным ответом.

– Я отправил гонца к дотовцам. Хочу узнать, что думают они.

– Разумно… – согласился Степан. Собрался что-то добавить, но среагировал на подавшую голос рацию, бросил взгляд на Андрюху – тот кивнул, словно говоря: «Они знают, что мы заняты, и просто так не потревожили бы, – и надавил на кнопку: – Да?

– К городу приближается бронекараван, – доложил оператор дронов. – Два мегатрака и машины сопровождения.

– Далеко?

– В десяти километрах.

– Принял, спасибо. – Кочерга отключил рацию и подытожил: – Кролик вызвал поддержку.

– Он просто велел своей собственности быть рядом, – усмехнулся Агроном. – Ты на его месте поступил бы так же.

– Я не могу видеть этот позор, друзья мои! Не могу! И не могу понять: зачем? – Цунюк поправил очки, набрал в грудь побольше воздуха и прежним, хорошо поставленным трагическим надрывом продолжил: – Я не могу понять, зачем покрывать падальщика?

Он взобрался на ящик – в противном случае его никто не увидел бы, – однако побоялся взять мегафон, поскольку наблюдавшие за развитием событий ополченцы предупредили, что любой громкоговоритель, согласно законам Остополя, является средством пропаганды и для его использования требуется разрешение властей. Бегать за разрешением Цунюк счёл ниже своего достоинства, ссориться с Агрономом не рискнул, вот и решил вещать без усиления. И напрасно, поскольку его слабенький голос затухал уже в десяти шагах.