Наконец он отпустил девушку, доковылял до кровати и рухнул на нее.

Юли отскочила от него, подхватывая опадающую ткань рубашки. Она смотрела на Лина округлившимися глазами испуганного зверька.

– Я не понимаю, – проговорил он, прикрывая глаза ладонью. – Не понимаю.

– Медальон не дает мне крыльев, как тебе, – прошептала Юли. – Он нужен мне, чтобы выжить. Он дает мне силы.

Лин медленно отвел руку от лица и посмотрел на девушку. Испуганная, но решительная. С обнаженными плечами и острыми ключицами, прижимая к груди разодранную рубашку. Юли напряженно смотрела на Крылатого.

– Я не знаю, почему это со мной случилось, – начала она, оправдываясь. – Но мне с рождения был необходим медальон. Отец принес мне его…

– Томас, – произнес Лин так, будто выплюнул это имя, будто оно обожгло ему рот. – Предатель!

– Отец принес мне медальон, – упорно продолжала Юли, – потому что мама просила его защитить меня…

– Он не имел права! – Голос Лина сорвался. Он подышал, успокаивая кашель. – Медальонов почти не осталось, а он подарил один из них своей дочурке! Город растерзал бы его, если бы узнал.

– Потом мне нашли кормилицу, – не слушая его, прошептала Юли. – Она пробыла со мной несколько лет, ухаживала, заботилась, а когда медальон рассыпался, я… я начала пить из нее силу.

Тишина повисла в комнате.

– Мне было пять! – жалобно выдохнула Юли, видя, как расширяются зрачки Крылатого.

– Сколько? – выдохнул он. – Сколько медальонов украл у города Вожак?

– Я не знаю, – растерянно ответила девушка.

Ей никогда не приходило в голову, что отец совершал преступление каждый раз, когда приносил ей новый амулет. Ее жизнь была построена на тонких коробочках с деревянными пластинами внутри. Ей было страшно признаваться Лину в смерти кормилицы. Но она и подумать не могла, что самое мерзкое в ее рассказе совсем не это.

– Сколько? – Лин уже кричал.

Он было поднялся, но зашатался, болезненно втянув воздух через нос. Юли подала ему руку, но Крылатый не оперся на нее, он вцепился в девушку, притянул ее к себе и встряхнул так, что медальон выскочил из-под скомканной ткани рубашки.

– Ты знаешь, что это? – сказал он ей в лицо. – Это спасение всех выживших! Каждый медальон позволяет приносить в город еще немного воды и еды, обеспечивает защиту. Твой спокойный сон, твои обеды и твое питье. А ты, мерзкая пигалица, отбираешь у всех надежду! Ты у нас отбираешь крылья!

Юли пыталась вырваться, но сильные пальцы Крылатого держали ее крепко. Страх перехватил горло. Она хотела закричать, но не могла. В этот момент ей казалось, что Лин готов убить ее. Ударить затылком о каменную кладку, задушить. Сорвать с нее медальон.

– Отпусти ее, – голос Феты, властный и тяжелый, наполнил одиночную палату.

– Ты знала? – Лин перевел взгляд с Юли на вошедшую женщину. – Старуха, ты знала? Ты пригрела на груди дочь предателя?

– Отпусти ее, – повторила Фета и встала перед замершим Крылатым. – Сделай, что я говорю, мальчик, мне не хочется причинять тебе боль.

– Да что ты можешь… – начал было Лин, но волна обжигающего воздуха уже откинула его к стене.

Он разжал руку, и Юли рухнула на пол. Она не помнила, как бабушка принесла ее в комнату. Ее мелко трясло, горло перехватили слезы. Девушка прижимала руки к обнажившейся груди. Рубаха осталась лежать на полу одиночной палаты.

– Что же ты натворила, девочка? – услышала она голос Феты, теряя сознание.

Пыльная буря за окном накинула на весь мир серо-бурый покров. Вихри закручивали пепел, швыряя его в окна притихших домов. Ветер тоскливо завывал в горах, и песня его тянулась нескончаемой, заунывной нотой, все глубже проникая в душу слушающего. А слушать приходилось всем. От воя нельзя было укрыться. Люди плотнее затворяли двери, закладывали щели в ставнях одеялами. Лучше всю ночь зябнуть, но не слышать пронзительный голос пыльного ветра.

А ветер пел. Он рассказывал историю сожженных земель. Он выл о каждом развеявшемся в прах дереве из Священной Рощи, о людях, вспыхнувших яркими фитильками на его глазах. Он пел о барханах. О том, что уже умерло, о том, что обязательно еще умрет.

Юли с ногами забралась на топчан, плотно запахнувшись в покрывало. Она пришла в себя на рассвете. Небо уже затянула пылевая взвесь. И с тех пор Юли не шевелилась. Она слушала, как ветер завывает, проникая сквозь рассохшиеся оконные рамы, и ей казалось, что она понимает его песню, что он поет только для нее сегодня.

Печаль нескончаемой песни бури была близка Юли. Ей самой хотелось выть сейчас, прокусывая губы до крови. Лишь бы заглушить отчаяние прошлой ночи. Но вой застрял в горле, не давая ей даже расплакаться.

Зато ветер, несмолкающий плакальщик сожженной пустыни, старался сегодня за них обоих.

– Плачь, плачь! Расскажи мне, как смертен каждый вдох. Пообещай, что все мы умрем и боль закончится. Спой мне, как рассыпается прахом живущее… Спой, – просила бы Юли, если бы смогла выдавить из себя хоть слово.

Но слов больше не было. Не было рядом и бабушки. Фета не пришла к ней с рассветом. За дверью не слышалось ни единого шороха. Словно весь лазарет погрузился в беспробудный сон. Словно весь лазарет вымер за прошлую ночь.

Если это и произошло, Юли бы не удивилась. Она рассматривала синяки, расцветающие на руках. Они были единственным доказательством, что Крылатый и правда схватил ее вчера, чтобы вытрясти признание.

«Сколько? Сколько их было»? – звучало в ушах Юли, и она снова видела перед собой горящие яростью глаза Лина.

Девушка и правда не знала, сколько медальонов истончилось на ее груди. Сколько раз отец приносил новый амулет? Скольких она оставила без крыльев? Скольких выживших – без надежды на еще один день? Вопросы роились в голове, множились, больно жаля ее, подобно пчелам из сказок Феты. Годы, проведенные в неведении, обернулись невыносимой мукой.

На прозрачной коже предплечий темнели отпечатки мужских пальцев. Юли смотрела на них не моргая.

* * *

– Значит, буря… – произнес лежащий на кровати Лин, осторожно выпрямляя сломанную ногу.

– Ты должен поклясться, мальчик, – настойчиво говорила Фета, склоняясь над ним, – что никому не расскажешь о Юли. Это останется нашей тайной.

– С чего ты взяла, старая, что я решу предать Братьев? Ради чего? – Крылатый силился сохранить спокойствие, но образ властной тени, отбрасывающей его к стене, все еще не выходил у него из головы.

– Ради нее, – просто ответила старуха. – Ради девочки, что приходила к тебе каждую ночь, соколик. Разве ты не чуял в ней силу? Чуял. Я знаю.

– Ничего я не… чуял, – возразил Лин, постаравшись придать голосу уверенность.

Фета зашлась каркающим смехом, обнажая голые десны.