– Но посмотрите на дочь. Посмотрите, как она держится за живот! Она уже любит этого ребенка, любит больше всего на свете. Разве вы можете заставить ее убить свое дитя?

Роуз повернулась к дочери, и Клемми увидела, как вся решимость матери растаяла.

– Ты любишь своего ребенка, моя девочка? – спросила она, и Клемми сразу кивнула, почувствовав облегчение. Роуз тяжело вздохнула, как будто ее силы были на исходе. Она встала, все еще держа бумажный пакет в руке. – Буду молить Бога, чтобы это сработало, – прошептала она. – Сколько я вам должна?

– Вы не должны ничего, – ответила миссис Таннер и повела рукой, отклоняя предложение заплатить. – Примите это снадобье в подарок, ибо вы не получили того, зачем пришли. Но возможно, вы обретете что-то получше.

Мысль об уходе с фермы Уиверн раньше никогда не приходила в голову Клемми. Впервые она возникла теперь, когда они возвращались домой. Роуз взяла руку дочери и крепко держала, не говоря ничего. Конечно, Таннеры могли принять ее и ребенка после того, как они с Илаем поженились бы, и Клемми попыталась представить себе новую жизнь среди забитых детей, испуганных женщин и вечно сердитых мужчин, в неестественной темноте, в доме, окруженном бесплодной землей. Это видение тяжким грузом легло ей на сердце. Выдернув руку, она бросилась вниз по склону к реке, под защиту деревьев.

– Клемми! Вернись! – услышала она за спиной крик Роуз, но продолжала бежать.

Крапива жалила ей щиколотки, колючки царапали кожу. Ее сопровождал запах раздавленных листьев, поднятая в воздух пыльца щекотала ноздри. Над головой вились мухи, лицо опутывала паутина, и вспугнутые птицы стремительно носились среди ветвей. Откос был крутым, и она перебегала от дерева к дереву, держась за стволы, чтобы сохранить равновесие, пока не оказалась на берегу реки, где села, опустив саднящие ноги в воду, и стала ждать, когда они онемеют от холода. Жить там, в тени Исаака Таннера, означало бы закрыться от солнца. Остановить приток воздуха. Клемми закрыла глаза и попыталась убедить себя, что ей достаточно жить с Илаем, быть его женой и иметь от него ребенка. Но сколько бы Клемми ни твердила это, она не могла заставить себя в это поверить. Она знала, каков Илай в присутствии отца. Он злился на весь мир так, что даже кровь, казалось, закипала в его жилах. Она думала об утоптанной грязи вокруг дома Таннеров, о нехватке еды, об отсутствии радости в этом доме. Она будет просыпаться каждое утро и прежде всего ощущать страх. И она знала, что не сможет этого выдержать.

Когда Клемми успокоилась, она сказала себе, что жизнь в доме Таннеров не входит в планы Илая. Этого просто не могло быть. Он презирал своего отца больше, чем кто-либо, и, конечно, не сдержался бы, когда тот поднял бы руку на Клемми, а это произошло бы непременно, поскольку всякий, кто находился под одной крышей с ним, не мог долго избегать насилия с его стороны. Это могло закончиться убийством. Могло закончиться тем, что Илая повесили бы в тюрьме Шептон-Маллет, иначе известной как Корнхилл, где не раз и раньше заканчивали свой жизненный путь другие Таннеры, виновные в чьей-либо смерти. Нет, это не входило в его планы. Клемми представляла себе их жизнь без крыши над головой, подобную той, которую он вел до встречи с ней, ночуя под живыми изгородями и в дуплах деревьев. Тогда они вконец одичают, – впрочем, уже и сейчас они наполовину дикие. Но такое существование не подойдет для ребенка. Во всяком случае, зимой. Никогда прежде она не видела и не понимала так ясно, что ферма Уиверн была местом безопасности и изобилия. Здесь всегда было тепло и сытно, особенно в зимние месяцы. Даже после того, как Уолтера не стало и часть души ее отца умерла вместе с ним. Мысль о том, чтобы уйти, была сродни сумасшедшей идее отрезать себе какую-то жизненно важную часть тела, а потом жить без нее. Когда Клемми вернулась на ферму в конце дня с ободранными ногами и саднящим от плача горлом, она наконец почувствовала страх.

Все уже легли спать, кроме Мэри. Она сидела у плиты на табуретке и чинила одну из рубашек отца. В воздухе приятно пахло сушеными цветками ромашки, которые она любила заваривать вместо чая. Когда Клемми вошла, сестра подняла глаза, но продолжила работать.

– У них была адская ссора, – доложила она, когда Клемми села напротив нее. – Джози, которая все слышала, обливалась слезами. Она такая чувствительная и нежная, чисто котенок. Даже впечатлительнее, чем ты, я думаю. – «А отец позволит мне остаться? И как насчет ребенка?» – беззвучно спросила Клемми. Мэри вздохнула: – Не знаю, Клем. Он побагровел, точно клюква. Я никогда такого не видела. Думала, его хватит удар. Мама сказала, что выгнать тебя – это все равно что убить вместе с ребенком, и этот грех останется на его совести. Это отца немного утихомирило. – Она уколола иглой палец, чертыхнулась и слизнула языком выступившую бусинку крови. – Вот и все, – сказала она, отложив рубаху в сторону. – Это пятый укол за полчаса. Пора спать. Пошли, бездельница. – Она встала, расправила плечи и подняла лампу. Над их головами раздавались скрипучие приглушенные ритмичные звуки, почти напоминающие слова. Мэри некоторое время прислушивалась, а затем грубо ухмыльнулась и бросила быстрый взгляд на сестру. – Она усердно трудится ради тебя, Клем, – сказала девушка, и Клемми кивнула, показывая, что знает.

Они поднялись по каменной лестнице так тихо, как только могли, и Клемми скрестила пальцы[79].

* * *

Уильям уже был на кухне, когда Клемми спустилась туда рано утром. Она осторожно двинулась к нему. Он выглядел уставшим, но в его лице появилось что-то более мягкое, и лишь какая-то тихая печаль затаилась в его глазах, взгляд которых стал добрым и полным сожаления, а не пустым и отрешенным, как в последние годы. Тем не менее Клемми не совсем доверяла ему, а потому, когда он подошел к ней и поднял руки, она вздрогнула. Уильям заметил, и это явно причинило ему боль. Было видно, что он винит самого себя. Он обнял дочь за плечи и сжал их, глядя на нее сверху вниз. Она ощутила тепло и тяжесть его рук через тонкую ткань своей блузки, вдыхала знакомый запах – пота, свежего белья и коров. Она чувствовала, что они стали почти чужими друг другу и что это не вязалось с остатками любви, накрепко засевшими в их душах. Затем Уильям потрепал ее по щеке – грубые, заскорузлые пальцы, кожа с въевшейся грязью.

– Что ж, оставайся здесь, девочка, – произнес он. – Но я не желаю видеть негодяя, который сделал это с тобой и не взял тебя в жены. Запомни мои слова. Если он снова начнет подбираться к тебе, я выпущу ему кишки, можешь не сомневаться.

Затем отец повернулся и вышел, не проронив больше ни слова, но Клемми еще какое-то время смотрела на дверь, которую он закрыл за собой; от ее мгновенной радости не осталось и следа.

Она работала весь день, не покидая отцовских полей, не обращая внимания на головную боль и на то, что солнце обжигало ей плечи. Клемми чувствовала себя слишком привязанной к ферме, чтобы отправиться в тот день бродить по окрестностям. Она боялась уйти. Что, если ей не позволят вернуться или она сама не сможет этого сделать? Клемми старалась не думать о будущем – где окажется она сама и малыш, что станется с Илаем. Ее мучила невозможность примирить свою семью с Илаем. Ах, если бы она могла все объяснить. Было маловероятно, что ее любимый когда-нибудь освободится из-под власти Исаака Таннера. Это он сделал ее Илая таким, каким тот стал, заставляя его совершать ужасные вещи. У Клемми не было ответов на мучившие ее вопросы, и задача найти их казалась настолько невыполнимой, что девушка не осмеливалась даже думать об этом. Она наблюдала, как пасутся коровы, хотя они вовсе не нуждались в присмотре, слушала, как те со свистом шлепают себя по бокам тонкими хвостами, отгоняя слепней. С верхнего поля фермы Уиверн, расположенного на биддстонской стороне долины, дом и хозяйственные постройки не просматривались. Местность была настолько холмистой, что они скрывались в ее складках, и виднелись только петли реки, текущей к югу. Их дом был укромным уголком в зеленом краю, таким же уединенным, как норка дикого кролика. Это было потаенное место, отрезанное от всего мира. И ничего плохого туда проникнуть не могло. И Исаак Таннер никогда не найдет их там и не сможет причинить им вреда.