Растолковать ей этот вопрос удалось не с первой попытки. Впрочем, поняв, что от нее требуется, уборщица не стала отнекиваться и, пока развешивала вещи, ответила на его вопросы.

— Я перфши мыц лестница, — сказала она. — Миз Лэндри очень громко крычат на ее брат, а он крычат, что она дает ее бойфренд слишком много деньги, и она ему некрасиво отвечат. Я убрат квартира нумер два, пустая. Уже чистая. Быстро.

— Деррик и техник из охранной фирмы были рядом с вами, пока вы делали уборку?

— Деррик и…

— Мастер по ремонту? По ремонту сигнализации?

— Да, мастер и Деррик, так.

До Страйка доносились голоса оставшихся в прихожей Робин и Уилсона.

— После уборки вы снова включили сигнализацию?

— Сдат под охрану? Да, — ответила она. — Еден, дзевечь, шещчь, шещчь, как дверь, Деррик мне говорит.

— Он сообщил вам эти цифры до того, как ушел с техником?

Ему опять пришлось разжевывать ей вопрос, и, когда до нее дошло, она выразила нетерпение:

— Да, я уже говорит. Еден, дзевечь, шещчь, шещчь.

— Значит, после уборки вы включили сигнализацию?

— Сдат под охрану, да.

— А этот техник, как он выглядел?

— Техник? Выглядывал? — Она мило наморщила носик и пожала плечами. — Лицо не видно. Но синий… все синий… — добавила она и свободной рукой сделала жест вдоль тела.

— Комбинезон? — уточнил Страйк, но это слово было встречено полным непониманием. — Ладно, где вы делали уборку после этого?

— Нумер перфши, — сказала Лещинская, возвращаясь к развешиванию платьев; она прохаживалась вдоль стоек, чтобы найти нужное место для каждой вещи. — Мыць большие окна. Миз Бестиги разговариват по телефону. Злая. Сердитая. Сказала: не хочу больше повторят ложи.

— Не хочет больше повторять ложь?

Лещинская кивнула и, привстав на цыпочки, повесила на стойку вечернее платье.

— Вы слышали, — четко переспросил он, — как она сказала по телефону, что не хочет больше лгать?

Лещинская опять покивала с бессмысленным, невинным видом.

— Потом она увидет меня и кричат: «Пошла вон! Пошла вон!»

— Правда?

Лещинская кивнула и продолжила развешивать туалеты.

— А где она в это время была — миссис Бестиги?

— Нет здесь.

— Вы не знаете, с кем она разговаривала? По телефону?

— Нет. — А потом немного застенчиво сообщила: — Женщина.

— С женщиной? Откуда вы знаете?

— Кричат, кричат в телефон. Я могу слышат: женщина.

— Это был скандал? Спор? Они кричать? Громко, да?

Страйк заметил, что и сам перешел на эту абсурдную, косноязычную речь. Лещинская еще раз кивнула и принялась открывать ящики в поисках места для ремня — единственного непристроенного предмета. В конце концов ячейка была найдена, ремень свернут и убран. Лещинская распрямилась и пошла в спальню. Страйк за ней.

Пока она застилала постель и наводила порядок на прикроватных столиках, он сумел выяснить, что в тот роковой день она делала уборку в квартире Лулы Лэндри уже после того, как супермодель отправилась проведать мать. Ничего необычного уборщица не заметила, голубого листка бумаги не видела — ни чистого, ни исписанного. Сумочки для Лулы, равно как и подарки Диби Макку от Ги Сомэ, были доставлены на пост охраны после окончания уборки, и напоследок Лещинская отнесла фирменные пакеты модельера в указанные квартиры.

— И потом включили сигнализацию?

— Сдат под охрану, так.

— В квартире Лулы?

— Так.

— И один-девять-шесть-шесть в квартире номер два?

— Так.

— Вспомните: что вы отнесли в квартиру Диби Макка?

С помощью жестов уборщица перечислила две футболки, ремень, шляпу, какие-то перчатки, а также (она пошевелила пальцами у запястья) запонки.

Разложив эти вещи на открытых полках гардеробной, чтобы Макк сразу их заметил, она включила сигнализацию и ушла домой.

Страйк высказал ей свою сердечную благодарность и, пока уборщица расправляла пуховое одеяло, еще немного задержался, чтобы напоследок полюбоваться обтянутой джинсами попкой, а потом присоединился к Уилсону и Робин, ожидавшим в холле.

Поднимаясь на четвертый этаж, Страйк проверил точность показаний Лещинской у охранника, и тот подтвердил, что сам проинструктировал техника поставить сигнализацию на 1966 — тот же код, что и у входной двери.

— Я из-за Лещинской выбрал одинаковые цифры, чтобы ей легче запомнить было. А Макк пусть бы потом переустановил по своему вкусу.

— Как выглядел этот техник? Ты говорил — новенький?

— Совсем еще зеленый парнишка. Волосы — вот досюда. — Уилсон указал на свои ключицы.

— Белый?

— Да, белый. На вид — вроде даже не бреется еще.

Они остановились у квартиры номер три, которую прежде занимала Лэндри. Когда Уилсон отпирал гладкую белую дверь со стеклянным глазком размером с пулю, Робин охватила легкая дрожь — не то от страха, не то от волнения.

Эта верхняя квартира отличалась планировкой от двух нижних: в ней было меньше места, но больше воздуха. В глаза бросалась свежая отделка в бежево-коричневой гамме. Ги Сомэ упоминал в разговоре со Страйком, что прежняя владелица любила яркие цвета, но сейчас это жилище лишилось всякой индивидуальности и стало похожим на номер в фешенебельном отеле. Страйк молча направился в гостиную.

Ковер здесь был не уютно-пушистый, как у Бестиги, а грубоватый, джутовый, песочного цвета. Страйк провел по нему каблуком: ни следа, ни отметины не осталось.

— При Луле покрытие было это же самое? — спросил он Уилсона.

— Ага. Она сама выбрала. Ковер, считай, новый, вот его и оставили.

Вместо расположенных через равные промежутки высоких застекленных дверей, ведущих на отдельные маленькие балкончики, в пентхаусе была лишь одна, двустворчатая, выходившая на один широкий балкон. Страйк отпер и распахнул обе створки и сделал шаг вперед. Робин не смогла на это смотреть: бросив взгляд на бесстрастное лицо Уилсона, она принялась изучать диванные подушки и черно-белые эстампы, чтобы только не думать о событиях трехмесячной давности.

Страйк смотрел вниз, на мостовую, и Робин была бы очень удивлена, узнай она, что мысли его отнюдь не сводятся к судебно-медицинскому заключению и объективным данным.

Его воображение рисовало не владеющего собой человека, который бросился на Лулу, когда та, хрупкая и прекрасная, стояла в том наряде, который надела к приходу долгожданного гостя. Обезумевший от злости убийца толкал и тащил ее к балкону и в конце концов с неодолимой силой маньяка сбросил ее через перила. Считаные секунды, что она летела вниз, навстречу асфальту, обманчиво укутанному мягким снежным покровом, показались, должно быть, вечностью. Лула размахивала руками, чтобы найти хоть какую-нибудь опору в безжалостном, пустом воздухе, а потом, так и не успев оправдаться, объясниться, дать наказ или попросить прощения, — лишенная тех драгоценных возможностей, что дает любая отсрочка перед смертью, — разбилась о мостовую.