Хенна в эпиграмме Марциала (10.3) с упоминанием «перепела (лат. coturnix), чьим голосом начинает кричать попугай» (Bowersock 1994, 26–27).

Перечисленные в Суде произведения Птолемея до нас не дошли, разве что «Истории о невероятном» (Περὶ παραδόξου ἱστορίαι) было другим названием «Новой истории на потребу многознанию» (Περὶ τῆς εἰς πολυμαθίαν καινῆς ἱστορίας), сохранившейся в пересказе, включенном в «Библиотеку» патриарха Фотия (ок. 810/820–893). Впрочем, полное заглавие этого сочинения не принимает А. Хацис, считавший εἰς πολυμαθίαν частью посвящения (Chatzis 1914: xxxiv), а другие исследователи не оставляют попыток отойти от дословного перевода καινὴ ἱστορία как вводящего в заблуждение и передать название книги как-то иначе — более четко, по их мнению, отражающим ее содержание: так мы получаем Novel Research (Hartley 2014, 59–60, etc.) и Original Inquiry (Decloquement 2021, 281, n. 4). Такой акцент на «изыскания» отсылает к практике научной деятельности тех, кого называли во времена Птолемея «грамматиками»: подыскав — а то и просто придумав — некую проблему (ζήτημα ‘искомое’), как правило связанную с текстом Поэта, то есть Гомера, ученый выставлял ее затем на общественное обсуждение, которое нередко встраивалось в симпотический контекст (ср. «Застольные беседы» Плутарха, «Пир софистов» Афинея) — причем, поскольку подобные пиры-симпосии устраивались не только друзьями и коллегами, но и сильными мира сего, начиная с императоров, грамматические изыскания зачастую превращались в род светского развлечения.

Конечно, грамматики старой закалки — александрийцы восходящей к Аристарху Самофракийскому (ок. 220 — ок. 143) школы — занимались настоящей критикой, текстовой и литературной. Вот как описывает их деятельность Квинтилиан (ок. 35 — ок. 100):

«Старые грамматики были настолько строги, что не только отбраковывали не выдержавшие критики строки и отметали целые сочинения, авторство которых казалось им подложным, будто изгоняя подкидышей из семейного круга, но и составляли жесткий канон, куда иных авторов принимали, а иных вовсе не допускали» (Inst. 1.4.3).

Птолемей, конечно, чужд такой строгости — скорее, он ее имитирует, попросту придумывая источники, на которые ссылается, — и его сочинение действительно трудно назвать историческим — оно написано на стыке мифографии и парадоксографии, популярных в то время жанров, и явно выказывает черты пародии или пастиша. Разумеется, трудно судить об этом наверняка по пересказу: у нас нет возможности оценить стилистическую расцветку оригинального сочинения, которая показала бы, насколько серьезно сам автор относился к передаваемым им парадоксальным историям и насколько близко эти причудливые перепевы смыкались с преднамеренной пародией — лишь с высокой степенью вероятности можно предполагать, что исходный текст на самом деле был насыщен игрой, иронией и безудержной фантазией. Составитель эпитомы именно неортодоксальность классических — восходящих к Гомеру — мифологических сюжетов выделяет как привлекательную черту «Новой истории».

Первое критическое издание текста эпитомы «Новой истории» в составе Фотиевой «Библиотеки» осуществил Иммануил Беккер (Bekker 1824, 146-153); страницами и строками именно этого издания принято структурировать текст нашего памятника. Спустя десятилетие отдельным комментированным изданием «Новая история» вышла под редакцией Ж.-Э.-Г. Руле (Roulez 1834), а вскоре — еще раз в составе сборника античных писателей-мифографов под редакцией Г. Вестерманна (Westermann 1843, 182–199). Значительной вехой в истории рецепции текста Птолемея стало издание, подготовленное А. Хацисом (Chatzís 1914). Настоящий перевод выполнен по изданию «Библиотеки» Фотия, осуществленному Рене Анри (Henry 1962); отсюда заимствована разбивка текста перевода на параграфы. Ссылки на комментарии Евстафия Фессалоникийского (ок. 1115–1195/6) к «Илиаде» приводятся по изданию Ван дер Валька (Valk 1971–1987), к «Одиссее» — по изданию И.Г. Штальбаума (Stallbaum 1825–1826); византийский комментатор важен потому, что только у него можно найти немногочисленные параллели (подборку см. Hercher 1856) к ряду иначе не объяснимых Птолемеевых «изысканий».

НОВАЯ ИСТОРИЯ

(146a) Читано из «Новой истории на потребу многознанию» Птолемея, сына Гефестиона, в шести книгах. (146b) Сочинение поистине полезное для всех, кто взялся трудиться на поприще исторического многознания, ибо дает возможность за короткое время обозреть свидетельства, разбросанные по разным книгам, на сбор которых всякий, кто принял бы на себя такой труд, потратил бы долгую жизнь. В нем много гротеска и нелепых вымыслов, а еще нелепей попытки объяснить причины возникновения тех или иных сказок из мифологии.

Что до собирателя этих историй, то он поверхностен, склонен к пустозвонству и выражается совсем не изысканно. Свое сочинение он посвящает некой Тертулле, которую объявляет своей госпожой и прославляет за любовь к словесности и многознание. Он напускается на иных своих предшественников за их нездоровый подход к теме исследования. И всё-таки бо́льшая часть этих историй, а именно не омраченных вещами неправдоподобными и невероятными, сообщают читателю знания, которые отклоняются от привычных, но при этом могут доставить удовольствие.

I

В первой книге содержится история о кончине Софокла, а до этого — о смерти Протесилая. Еще там есть о смерти Геракла, который покончил с собой на костре, когда, достигнув пятидесяти лет, оказался неспособен натянуть собственный лук; история о спасении возведенного на костер Креза, о смерти Ахилла и о гетере Лаиде, которая умерла, проглотив косточку оливки. Представляя все эти истории, он говорит об ошибках своих предшественников в том, как те их подхватывали и излагали[672].

Далее он рассказывает о царе Александре, как тот, увидев в Эфесе картину с изображением хитростью погубленного Паламеда, встревожился из-за сходства жертвы с Аристоником, его партнером по игре в мяч: такого уж нрава был Александр — исполнен доброты и дружелюбия. А еще он утверждает, будто строка из «Гиацинта» Евфориона — «Коцит один омывал Адонисовы раны» — означает следующее: Коцитом звали ученика Хирона в искусстве врачевания, который и врачевал Адониса, раненного вепрем[673].

Он рассказывает, что тот, кто у Геродота в первой книге «Истории» был убит Адрастом, сыном Гордия, назывался Агафоном, и убит он был в споре из-за перепела. И о том, как Кадм с Гармонией были превращены во львов, и как Тиресий превращался семижды, и объясняет, почему критяне называют его дочерью Форбанта. И о том, что Эриманф, сын Аполлона, был ослеплен за то, что увидел (147a) Афродиту, купавшуюся после соития с Адонисом, а разгневанный Аполлон превратился в вепря и убил Адониса, поразив его клыками[674].

Он рассказывает, почему Поэт сделал голубей прислужниками, подающими пищу богов, и о том, что́ говорили об этом царь Александр и Аристотель, и о Гомере и голубях. И говорит, что поэт Эпихарм происходил из рода Ахилла, сына Пелея. И что Гомер называет Патрокла отменным конником, поскольку тот научился искусству вождения от Посейдона, ставши его возлюбленным[675].

Одиссей назывался сперва Утис, потому что