– Тебе придется меня впустить, – вопит Стив.

– Нет.

– Где же мне спать?

– Меня это не касается.

– Ну, Анна…

Он говорит, как пятилетний мальчик, но ее не трогает его уязвимость.

Она полна решимости.

– Не говори мне «ну, Анна». Я уже это слышала. С меня хватит. Все кончено. Тебе ни до кого нет дела, кроме себя самого. Ты даже на поминках стал кричать о себе. И в последние дни вел себя так, будто мне нужно выбирать между тобой и моей ближайшей подругой. Я выбираю подругу. И можешь не стоять тут и не спорить со мной. Если снова будешь вопить и ломиться в дверь, я позвоню в полицию. Иди к черту, спи, где хочешь, мне все равно. Завтра утром выставлю твои вещи.

Она отходит от окна, идет в спальню для гостей и берет пару старых одеял. Потом возвращается к окну и высовывается.

Стив с горестным видом сидит на дорожке.

– Вот, – кричит она.

Он задирает голову.

– Можешь взять. Лови.

Она бросает одно, потом второе. Первое шлепается сложенным, но второе разворачивается и опускается на землю, как парашют.

Несколько минут Стив стоит у двери, ругаясь. Потом замолкает, но Анна по-прежнему слышит, как он там ходит. Она больше не разговаривает с ним, но потом он начинает звонить. Сначала на стационарный телефон. Снова и снова. Она отключает его. Тогда он звонит на мобильный. Она выключает и его тоже. В конце концов, она слышит, как он забирает одеяла и уходит прочь.

21 ч. 45 мин.

«Вот и все», – думает Карен, закрывая входную дверь. Все гости ушли. Теперь надо проверить мобильник. Алан, наверное, выполнил свое обещание.

«На Западном фронте без перемен, – говорится в сообщении. – Все спокойно. Был рядом, не слышал ничего предосудительного, так что не стал их тревожить – подумал, оба спят, и не захотел будить. Не волнуйся».

И все же что-то ей не дает покоя. У нее всю неделю было ощущение, что трения между Анной и Стивом нарастают, несмотря на то, что в пятницу они так хорошо готовили вместе. Она сама была так поглощена этими печальными событиями, что не слишком задумывалась об отношениях Анны и Стива, но этим вечером безобразная сцена возродила прежний страх, и она содрогается от мысли, на что способен Стив, когда доходит до крайности.

Карен решает на всякий случай сама позвонить Анне.

Но мобильный телефон Анны выключен, сразу слышится голосовое сообщение. Карен пытается позвонить на стационарный телефон. Слышны долгие гудки, никто не отвечает.

– Оставь это, дорогая, – говорит мать. – Анна достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе.

Карен качает головой:

– Мне тревожно, мама.

Как ей объяснить, что их отношения с Анной выходят за границы обычной дружбы, что иногда ей кажется, что их связывает какое-то шестое чувство, она ощущает это физически, особенно когда эмоции перехлестывают через край, как это случилось недавно? Мать думает, что она ведет себя как в мелодраме.

– Я знаю, что ты тревожишься, Анна твоя хорошая подруга. Но при всех твоих прочих бедах, думаю, тебе не стоит так близко принимать это к сердцу. Если нужно, пусть поможет кто-нибудь другой.

– Я ее ближайшая подруга, – возражает Карен. – И я живу совсем рядом. А что, если с ней что-то случилось?

– Ничего с ней не случится, Алан же написал: они легли спать. Она, наверное, отключила телефоны, чтобы никто не беспокоил. Думаю, ты так привыкла волноваться обо всем на этой неделе, что не можешь отключиться. Это можно понять, но я уверена, что с Анной все хорошо. Я присмотрю за детьми, а ты, если хочешь, можешь сходить к ней утром.

– Ладно…

Но Карен по-прежнему неспокойно.

* * *

Лу сидит в гостиной с матерью, тетей Одри и дядей Пэтом. Дядя Пэт пододвинул кресло с изогнутой спинкой поближе к телевизору; кроме прочих своих болезней, он еще плохо слышит, и иначе, как он громко объяснил, не услышит ведущего. Одри и мать Лу вместе сидят на канапе, и их выпрямленные спины выдают их строгое воспитание («Сиди прямо!»). Лу развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Это кресло показалось ей наименее неудобным – обветшавшее, с откидной спинкой, мать считает его слишком неряшливым и никуда не годным и не выбросила только потому, что его любил ее муж.

Дядя Пэт загораживает Лу телевизор, но она все равно не смотрит на экран. Она чистит ногти – замещающая деятельность от досады после разговора о Саймоне.

«Неужели мать не видит, что я не интересуюсь мужчинами? – думает она, удаляя особенно упорную часть кутикулы. – Однако она быстро заметила, что я одета не подобающим для похорон образом. Да, у меня уже годы, годы, как нет бойфренда. С пятнадцати лет. Что, она думает, я делала все это время? Воздерживалась?»

Лу думает о Софии и ее поцелуе вчерашним вечером. Потом смотрит на мать – на ее шлем седых волос с тщательно уложенными волнами, как у Тэтчер, на ее надутые губы, на морщины, образовавшиеся от мимики, выражающей недовольство, – она пребывает в таком состоянии уже много лет. Но, несмотря на чопорную внешность, она родила двух дочерей с небольшой разницей в возрасте. Как-то она их зачала. Лу даже вспоминает, что отец намекал, что ее мать была на удивление страстна в сексуальном отношении. В конце концов, должно быть что-то, что тридцать лет удерживало вместе двух таких разных людей.

Эта ситуация мучает Лу изнутри всю ее взрослую жизнь. И как это странно… Вот она практически распласталась в кресле, ее тело трепещет всего лишь от воспоминания о поцелуе женщины.

– Я лесбиянка, – едва слышно бормочет она.

Но мать так погружена в телепередачу, что не слышит ее голоса.

* * *

– Ложись спать, мама, – говорит Карен. – Я поднимусь через минуту.

– Почему тебе не оставить это до завтра?

Карен вынимает тарелки из посудомоечной машины.

– Ничего страшного, честно. Лучше я сделаю это сейчас. А потом загружу новые. Почему бы тебе не принять ванну, расслабиться?

– Хорошая мысль. Тебе оставить воды?

– Да, пожалуй. – Они не делали этого много лет, и предложение матери напоминает ей детство.

Мама принадлежит к тому поколению, для которого такая бережливость была привычной. Карен часто думала, что людям может снова пригодиться такой образ жизни. «Странно, – размышляет она, вынимая посуду и выставляя ее на полку, – как прошлое напоминает о себе в самые неожиданные моменты». Вот она убирает посуду, и воспоминания переполняют ее.

Здесь выщербленная чугунная кастрюля, которую ей несколько лет назад отдала Филлис, сказав, что Карен она нужнее, ведь у нее дети. Вот разные кружки – каждая со своей историей: одни Саймон принес с работы, где ему их дали по рекламной акции, пара изящной формы фарфоровых чашек – подарок от Анны; смешная чашка от Алана с надписью, что лохматые мужчины – лучшие любовники. Вот формы для пирога, принадлежавшие бабушке, она подарила их Карен, когда та поступила в колледж. В ту же осень бабушка отправилась в дом престарелых, и Карен вспоминает, как она говорила, что больше не будет готовить, но, может быть, эти вещи пригодятся Карен? Тогда на Карен это не произвело впечатления, но теперь это воспоминание глубоко трогает ее, ведь она уже много лет пользуется этими формами.