Олег прикрыл глаза, как будто пытаясь переварить всё то, что я только что ему сказала, а потом тихо, внятно произнес:

— Я никогда не мечтал о Викки — никогда с того самого момента, когда мы расстались, — он явно пытался быть максимально убедительным. — Она умерла для меня как женщина, когда я узнал правду о нашем несуществующем ребенке.

Я вздрогнула. Вспоминать о той истории было больно не только ему, но и мне, хотя я в ней прямо не участвовала, да и тогда была ещё ребенком, уж точно не способным как-либо повлиять на ход событий.

— Почему я должна тебе верить? — спросила я. — Почему должна быть уверена в том, что ты, скажем, не решился на одну ночь ради мести?

— Потому что как иначе мы сможем всё-таки быть счастливыми?

— А если вообще не сможем?

— Тогда ты себя загробишь, — серьезно промолвил Олег. — Наталья Альбертовна уже сейчас говорит, что было бы неплохо положить тебя в больницу и понаблюдать за твоим состоянием. Физическим, да и моральным в том числе.

Я вновь решительно отвернулась.

— Об этом не идет и речи.

— В любом случае, — Олег вздохнул, — она говорила о том, что если я ничего не сделаю с твоим настроением, ухудшения состояния не избежать. Ты нормально не ешь, не спишь, судя по тому, что среди ночи бродила по дому…

Я искренне надеялась, что он не знал об этой маленькой вольности, которую я позволила себе исключительно потому, что больше не могла выдержать, не в силах была лежать в постели и смотреть в потолок. Ночью мне показалось, что Олег даже не проснулся, не услышал, как легонько хлопнула дверь моей спальни, а он, оказывается, всё видел.

— Я не хочу туда возвращаться, — наконец-то прошептала я. — Я не хочу ехать домой. Но в больницу я тем более не хочу.

— Может быть, — как-то совсем растерянно предложил Лавров, — поедем в какой-то парк? В кафе? Прогуляешься, тебе станет лучше? Раз уж ты не хочешь сидеть в четырех стенах.

Я подняла на него совершенно растерянный и измученный взгляд.

— Ты не понимаешь, — наконец-то выдавила из себя я мало-мальски приличное объяснение.

— Я не сейчас туда не хочу. Там всё дышит ею! Она повыбрасывала почти все вещи, которые принадлежали моей матери, перестроила всё под себя, сделала так, как она хотела. А ты там даже ничего не поменял! Не притронулся к тем жутким картинам, которые она в дом приволочила, пытаясь притвориться умной и разбирающейся в современном искусстве. Я не могу жить в этом храме любви и поклонения драгоценной Викки, неужели это так трудно осознать?!

Олег застыл.

— Где? — спросил он, как-то недоверчиво глядя на меня.

— В доме, который она перестроила под себя, — твердо произнесла я. — В доме, который она испортила, переделала под свой дурной вкус. Ты пытаешься запереть меня там, как в темнице, как будто не понимаешь, что мне в самом деле может быть больно!

Лавров рассмеялся. Тихо так, с облегчением, как будто мои слова были для него огромной неожиданностью и в тот же момент успокоили, подарили шанс наконец-то вдохнуть воздух полной грудью.

— Ты считаешь, что я ничего не менял только потому, что мне дорого то, что создала Викки?

— спросил он, всё ещё посмеиваясь.

Я кивнула, не способная даже обижаться на него в эту секунду. Больше всего на свете мне, если честно, хотелось просто выяснить для себя ответ на этот недовопрос, чтобы понимать, действительно ли я должна опасаться соперницы, которой вроде бы и не было.

Да я и не сражалась, собственно говоря, за сердце Олега, сказала себе, что мне это не нужно. Поклялась, что больше никогда не прощу и не полюблю его вновь.

А теперь понимала, что если однажды не позволю себе сделать хоть крохотный шаг ему навстречу, то так и останусь пленницей прошлого. Буду смотреть на него ребенка, как на напоминание о чем-то отвратительном, а не своего горячо любимого малыша.

Рано или поздно это закончится либо депрессией, либо окончательным расставанием.

И то, и другое наверняка расстроит маму, раз уж это единственное, о чем я действительно способна думать здраво. Конечно, ни одному человеку ещё не мешала здравая доля эгоизма, но мне почему-то показалось, что я свою где-то потеряла.

— Послушай, — Олег наконец-то поймал меня за руку, и я, набравшись смелости, посмотрела ему в глаза. — Я понятия не имею, как выглядел этот дом до того, как в нём поселилась Викки. Я просто не чувствую разницу. Я переехал туда только из прагматичных соображений: там удобнее, а моя квартира мне уже порядком надоела. Заниматься перестройкой не было времени.

— А не звонил мне?..

— Потому что я дурак! — запальчиво воскликнул мужчина. — потому что струсил. За это ты можешь меня ненавидеть, проклинать, желать мне смерти. Но только, пожалуйста, не за то, чего я не совершал.

Я хотела было высвободить руку из его крепкой хватки, но в последнее мгновение передумала. Олег, как мне показалось, сейчас говорил правду. Возможно, в каких-то моментах она была немножечко приукрашена, но в целом — он не лгал.

Не лгал, когда говорил, что выбросил из своего сердца Викки. Не лгал, вероятнее всего, когда говорил, что с той самой поры, как она растоптала его чувства и убежала к моему отцу, испытывает к ней только отвращение.

— Хочешь, — прошептал Олег, привлекая меня к себе, — переделаем там всё так, как ты захочешь? Или продадим, в конце концов, если тебе неприятен этот дом…

— Нет, — мотнула головой я. — Не продадим.

— Пообщаешься с дизайнерами, — ухватился за эту идею Олег, — подумаешь, что хочешь изменить в интерьере. Сделаем косметический ремонт — на это время можно будет переехать ко мне в квартиру, чтобы не дышать краской.

Я поначалу хотела отказаться, сказать, что мне это не интересно, но почувствовала, что это будет слишком жирная точка в наших и без того не клеившихся отношениях. Оказаться перед дурацким выбором: расслабиться и позволить себе довериться мужчине, который, возможно, ничего ко мне не чувствует и просто использует.

Или обречь себя на одиночество. Возможно, я защищу своё сердце. Возможно, мое сердце защитит себя само.

Я вспомнила о больнице и подумала, что без Олега мне светит не эта шикарная клиника с улыбающимися врачами, а та, где от отвратительного запаха хлорки будет выворачивать наизнанку. Я не боялась бедности, но представила себе, что будет, если уйду и в тот же момент продолжу изводить себя. Сомневаться, правильно ли я поступила, вычеркнув его из собственной жизни. Искать ещё какие-то доказательства. Рано или поздно кто-то из нас, или я, или мама, окажемся там, в стенах уже знакомой больницы. Возможно, в этот раз история не закончится хорошо. Мама ведь извела себя недоверием к отцу, боялась сказать ему прямо в лицо, что сомневается в его честности, и в тот же момент не могла простить.

— Ты можешь мне поклясться, что у тебя с нею ничего не было? — севшим от волнения голосом спросила я. — С Викки?