Ото всех, кроме готов, разумеется. Что движет Атаульфом, чей смертоносный приказ он исполняет, трибун Галльского легиона никак не мог уразуметь.

– Слушай, тень Эсхила, доходчиво объясни нашему варвару, что я не собираюсь присваивать золото его князя, – потребовал Константин Германик у грека.

Тот, осознав важность момента, сосредоточился и разыграл целую драму в нескольких эписодах. Указывая на реку, «греб» мнимым веслом, торжественно «вручал» сундук самому Идарию, чтобы тот потом передал его… На «небо»?!

– Ты зачем на небо указал, обезьяна беззубая? – наорал на своего слугу трибун, заметив, что Идарий, до сих пор с пониманием относившийся к импровизированному мимическому представлению, оказался сильно озадачен.

– Так ведь князь Бож – велик! И – могуч! – возразил уязвленный актер.

– Но могуч – на земле! На небе он уже покойник! Зачем ему там сундук?!

Представление явно срывалось. Константин Германик, проявив незаурядную воинскую сметку, вынужден был внести поправки в развитие действа. Показал рукой на сундук, затем ткнул Идария в грудь. Усиленно «заработал» веслом, снова показал на сундук, на Идария, затем дважды выразительно произнес:

– Бож! Бож!

– Бож! – худое бледное лицо анта, испещренное ранними морщинами, следствием пережитого в плену, неожиданно расцвело детской счастливой улыбкой. – Бож!

– Учись драмы сочинять, – снисходительно бросил римский офицер греку Аттику. – А теперь исполни роль раба-посланника, как в «Персах» Эсхила, слыхал, надеюсь, о таком? Проберись к Маломужу, укажи ему в направлении правого, нет, лучше левого берега, пусть высматривает укромную заводь.

В трагедии Эсхила «Персы» посланник, возвестивший царице великого государства о гибели флота в битве с греками, отнюдь не был рабом. Не мог им быть априори, такие вести рабам не доверяют. Однако актер Эллий Аттик на этот раз решил благоразумно промолчать.

Освободившаяся на время «представления» правая рука римского трибуна снова привычно легла на рукоять спаты.

Когда солнце клонилось к закату, Аттик на носу судна встал в полный рост, указав в направлении левого берега. Константин Германик повернулся к Иннокентию, правившему кормовым веслом: «Поворачивай!»

Спустя некоторое время лодия ткнулась в глинистый грунт. Трибун мысленно оценил сметку Маломужа, выбравшего верное место. Ант наверняка предусмотрел тот факт, что коль их преследуют конники, то возле реки копыта коней будут скользить по влажной глине. Пусть ненамного, но увеличив шансы для поспешного отплытия.

Другое дело, что среди чавкавшей глины трудно было найти источник чистой воды. Впрочем, следовало решить главный вопрос.

Трибун жестом предложил анту взяться вместе с Калебом за массивные ручки сундука и вынести его на берег. Сопровождаемым настороженно оглядывающимся фракийцем, не выпускающим из рук боевой серп, и Аттиком, с Цербером на поводке, Германик сошел за ними.

– Иннокентий, ты – кормчий, значит, остаешься за старшего! – распорядился он, почему-то доверяя этому нескладному высокому жителю Константинополя. Напротив, совершенно не внушал доверия убийца Овдий, но тут выбора не было. – Овдий, стереги гребцов. Чтобы не случилось, вы обязаны нас дождаться! – отдал приказ франку.

Тот, по своей привычке, не поднимая головы, что-то угрюмо пробормотал.

Шагов на сто отошли в сторону, забравшись в густой высокий прошлогодний камыш, до сих пор осыпавший путников тленом умирания. Остановились на маленькой песчаной проплешине. Калеб не без усилий сбил кованый замок обухом боевого топора из контрабанды купца Аммония. Отбросил крышку из мореного дуба.

Серебро, в основном серебряные динарии. Константин Германик почувствовал легкое разочарование. Хотя в столице Империи его высокий покровитель и упоминал о том, что «варвары бедны, очень бедны, золотая монета будет им подарком», но все же не мог представить, что покойный князь Доброгаст будет прятать серебро.

Впрочем, стоило трибуну глубоко запустить руку в россыпь серебряных монет, он извлек несколько увесистых кожаных мешочков. Развязал один из них, подставил ладонь. Посыпались старые монеты: круглые, овальные, с непонятными надписями и почти стершимися рисунками.

– Это же – дарик! – возбужденно заявил Эллий Аттик, – монета великого Дария! Свидетель походов Александра Македонского! Я такую древность только у одного иудея-менялы видел в Мемфисе! А вот – парфянская серебряная драхма с профилем царя Орода. Статеры Кушанского царства.

– Все ты знаешь, – недовольно пробурчал Германик. – Но весь этот хлам разве что твой иудей в Мемфисе купит. Не вижу я настоящего золота!

– Открой второй мешочек, – вкрадчиво посоветовал грек. – Он хоть и поменьше будет, но мне кажется…

Чутье Аттика не подвело. Стоило римскому трибуну развязать второй мешочек, в руках у него оказались настоящие полновесные золотые динарии Константина Великого, Юлиана Отступника и даже совсем «свежие» любимого и обожаемого императора Валента.

На самом дне сундука лежали золотые сасанидские графины, декорированные фигурками танцующих девушек. Индийские чаши из горного хрусталя и граната. Какие-то странные, изогнутые длинные кинжалы, украшенные головой льва. Множество застежек-фибул, всяческих амулетов, по большей части бронзовых и серебряных, но были и золотые.

– Антский князь брал не только деньгами, но и простыми застежками, – с иронией подвел итог Константин Германик. – Впрочем, содержимого этого сундука достаточно, чтобы нанять и прокормить в течение года пограничный легион, или ауксилию по-новому.

– Много ли это солдат? – полюбопытствовал Эллий Аттик.

– Две-три тысячи, – скупо ответил офицер.

Сказал неправду. Но в самом деле: не посвящать же хитрожопого грека в истинное состояние дел!

…Сокращение численности римских легионов началось при Константине, когда количество солдат в этом легендарном строю с десяти-двенадцати тысяч было уменьшено до шести тысяч бойцов. Константин Великий отдал предпочтение варварской коннице и варварским же мобильным отрядам.

В результате, припомнил трибун свидетельство своего старшего друга Аммиана Марцеллина, уже не так давно, при осаде персами Амиды, хотя в городе официально находилось семь римских легионов, всего численность осажденных, включая мирных жителей, не превышала двадцати тысяч человек!

Из семи легионов большая часть состояла из этнических германцев. Галлы были отчаянно храбры, но бестолковы. Совершая вылазки за стены, они «приносили столько ж пользы, сколько приносит на огромном пожарище вода, доставленная в пригоршне одного человека», – помнится, сказал тогда Аммиан Марцеллин, сам чудом спасшийся из города после прорыва персов через крепостные укрепления.

Константин Германик, благодаря усилиям тестя чувствовавший себя истинным римлянином, подумал: «Нынешние легионы только и называются таковыми, отличаясь от легионов Помпея Великого так же, как полновесный золотой динарий от стертой индийской монеты, с едва различимым профилем носатого и лысого царька».

Впрочем, размышляя о тактике сражений именно в местных условиях, он пришел к выводу, что несколько тысяч обученных и вооруженных бойцов вполне могут перевесить чашу весов в затянувшемся противостоянии антов с готами.

За стратегическими соображениями, трибун не заметил, как его отряд возвратился к месту стоянки.

Тут все тоже было без изменений. Привычно хмурый Овдий скупо доложил: