обрушился в воду и замер, едва касаясь ногами дна и держась за ивовую ветку. Боясь быть замеченным с берега, он то и дело приседал, с головой погружаясь в парную купель и кляня себя за то, что из щегольства нацепил блестящую кирасу, которая просвечивала из воды. Вдруг он услышал гортанные голоса. Замер. С десяток ногайцев двигались вдоль берега, шевеля копьями кусты в поисках спрятавшихся русских. Обмерев и творя молитву, Штаден ушёл под воду. Когда сердце было готово выскочить из груди, он осмелился поднять глаза над водой и облегчённо перевёл дух — татары миновали.

Рассветное солнце съело туман. Штаден глянул на противоположный берег и едва сдержал стон. Громадная масса всадников затопила лощину, подходя к переправе. Впереди ногайской конницы, картинно подбочась, гарцевал на горячем ахалтекинце стройный красавец с холёной чёрной бородкой — мурза Теребердей. Рядом с ним ехал коренастый краснобородый Дивей-мурза, первая сабля Крыма. В насмешливых глазах — живой ум и холодная жестокость. Ногайцев Дивей обхаживал давно и неспроста. Знал: за кем пойдут ногайские улусы, тот и станет новым царём перекопским. Потому и аманатствовал с Теребердеем, сражался плечом к плечу с ногайскими воинами, ел с ними конину из общего казана.

Старый хан, горбясь на посечённом саблями боевом аргамаке, зорко и ревниво стерёг глазами соперника. Он знал, что Дивей, похваляясь неустрашимостью, как обычно полезет на рожон и втайне надеялся, что тот наконец-то получит стрелу между лопаток. И хотя хан не сомневался в победе, однако трёх своих сыновей и внука он благоразумно поставил в арьергард войска. Кроме заботы о сохранении рода был у хана и прямой расчёт. Арьергард бережёт обозы. Туда орда идёт налегке, а вот на возврате, огрузясь добычей и полоном, надо иметь на догляде своих, иначе всё растащат, расклюют как вороны.

Хан был доволен. Первая попытка переправы возле Серпухова не имела успеха. Войско наткнулось на сильно укреплённый берег, вплотную к которому стоял гуляй-город. Пришлось искать другое место для переправы. Выручил всё тот же Кудеяр Тишенков, указавший Сенькин брод, и вот теперь, благодарение Аллаху, орда переправилась на левый берег почти не понеся потерь. Путь на Москву был открыт.

...Стоя по горло в воде Генрих Штаден весь день терпеливо ждал, когда орда переправится через Оку. Сначала он на глаз пытался прикинуть численность татар, но быстро утомился. Солнце давно миновало зенит, а войско всё шло и шло. Улус следовал за улусом. Надменно вышагивали верблюды-дромадеры, влача за собой пушки на высоких деревянных колёсах. Сзади шли турецкие пушкари в фесках с банниками на плечах. Ватагами, без строя, рысили луговые черемисы в вывернутых мехом внутрь овчинах и с луками за спиной. Гарцевали на горячих скакунах кавказские горцы в мохнатых папахах. Уже под вечер показался обоз, состоящий из тысяч пустых подвод.

Пали сумерки, когда Штаден выбрался из воды на опустевший берег. В глазах плыло от нескончаемой людской реки. Пошатываясь, он побрёл туда, где на косогоре виднелась освещённая красноватыми лучами уходящего солнца русская деревня. Штаден решил бежать из Московии. После того, что он увидел, судьба этой страны была решена.

4.

Воевода Хворостинин издалека наблюдал за тем, как орда переправляется через Сенькин брод, но боя не принял. На ворчливый упрёк приковылявшего с горсткой уцелевших наёмников Франсбаха за то, что не пришёл на помощь, огрызнулся как пёс, хотя немец не заслужил такого обращения. Хворостинин помнил строгий наказ Воротынского не сходиться с татарами в поле. Да и без наказа было ясно, что в драку лезть нельзя. Двухтысячному полку противостояла стотысячная орда. И теперь, наблюдая за конницей Теребердея, на махах устремившуюся к Москве, Хворостинин только грыз в бессильной ярости обтянутой кожей черенок плети.

Узнав о том, что татары переправились у Сенькина брода, Воротынский, наспех собрав гуляй-город, двинулся на север, преграждая дорогу к Москве. Однако шедшая налегке ногайская конница опередила русских. В сорока пяти верстах от Москвы, у реки Нары дорогу Теребердею преградил полк правой руки под командой Никиты Одоевского и Фёдора Шереметьева. Мгновенно оценив силы русских, Теребердей переправился через мелководную Нару и ударил сходу. Расчленив русский полк и, взяв его в кольцо, ногайцы отрезали пути отхода.

Князь Фёдор Шереметев сам повёл было воинов в сечу, но напоролся на жилистого длиннорукого джигита. Играючи парировав выпад русского, татарин выбил у него саблю и готов был смахнуть Шереметьеву голову, но того спас вставший на дыбы конь. Воевода кубарем скатился с седла, и лавируя меж топчущихся, злобно ржущих лошадей, выбрался из сечи и, скинув саадак, кинулся бежать.

К этому времени полк потерял уже половину воинов. Поначалу русские сражались храбро, но окружённые много превосходящим врагом стали кидаться наземь, закрывая голову руками. Пленных татары не брали и вырубили бы всех, но Никита Одоевский догадался соорудить из телег подобие гуляй-города, внутри которого сгрудились уцелевшие. Первый же залп из пищалей и лёгких пушек охолодил ногайцев. Окружив уцелевших, они взялись за луки. На ливень стрел русские отвечали редкой, но прицельной пальбой. Поколебавшись, Теребердей махнул рукой. У него был приказ хана не задерживаться. Раненого зверя добьют другие. До Москвы оставался день пути.

После боя Фёдор Шереметев, пряча глаза, вошёл в шатёр Никиты Одоевского. Тот, подвывая от боли, нянчил на перевязи пробитую стрелой руку. Увидав второго воеводу, Одоевский влепил ему пощёчину здоровой рукой. Шереметев вспыхнул, но стерпел. Понурясь, глухо сказал:

— Прости, Никита. Сробел. Боле такого не будет.

5.

Пропустив орду, передовой полк Дмитрия Хворостинина прилип к ней сзади, тревожа крымцев короткими наскоками и тут же отступая, словно охотничий пёс, в одиночестве преследующий медведя. Видя, что русских мало и всерьёз нападать они не собираются, командовавшие татарским арьергардом сыновья Девлет-Гирея перестали обращать на них внимание. На это и рассчитывал Хворостинин. Глубокой ночью пятьсот казаков-пластунов подкрались к татарскому лагерю и, сняв караулы, устроили в кромешной темноте страшную резню.

Наутро сыновья Девлет-Гирея прискакали к хану и, рассказав о ночной вылазке русских, потребовали у отца ногайскую конницу, чтобы оторвать и уничтожить репьём вцепившийся в хвост орды хворостининский полк. На совете в ханской ставке разгорелся нешуточный спор. Теребердей и Дивей считали, что разбить наступающих на пятки русских могут и другие, а ногайская конница должна идти на Москву. Однако мурзы поддержали ханских сыновей. Им вовсе не улыбалось отдавать ногайцам честь захвата Москвы и главную добычу. Хан призадумался. Ему не терпелось взять беззащитную Москву, но его тревожила русская армия за спиной.