– Увидела ток времени? – спросил я по наитию.

– Да, – сразу согласилась со мной Русалка, – да. Очень точно сказано. Я увидела ток времени. Я вышла на балкон нашей квартиры, прямо под этот чудовищный ливень, посмотрела на гигантскую тучу, растущую прямо на глазах, во все стороны, и я поняла, что жетоны здесь. Что они в этом мире. Вместе с трупом Ганса Брейгеля.

– И ты решила найти их? С помощью Гадалки?..

– Ха!.. Гадалка. Какая от неё помощь? Кому она могла помочь? Она сама себе помочь не в силах. Конечно, она хотела бы достать эти жетоны. Она хотела бы куда-нибудь сбежать. Она хотела бы предложить мне своё тело…

– Но тебе оно уже не нужно, верно?

– Разумеется. Зачем мне её отвратительная морщинистая шея, если у меня есть сиськи пятого размера. – Русалка подмигнула мне.

– А ты не боишься, что после того, как ты её убила, здесь могут появиться корректоры?

– Мне плевать. С жетонами они меня не найдут. И тебя не найдут.

– Что?

– Послушай, – доверительно сказала она, – здесь шесть жетонов. Мы можем разделить их пополам – по три для тебя и для меня. Одного жетона у тебя на шее достаточно для того, чтобы прятаться от всех – от всех! – столько времени, сколько ты захочешь, хоть до конца человеческой истории. А ещё два можно продать. Ты хотя бы приблизительно представляешь себе, сколько ты сможешь заработать, продав жетон тому, кому он нужен? Ты сможешь купить себе небольшую страну. А если поторговаться – то, может быть, и большую страну.

– Из тебя плохой змей-искуситель.

– Послушай, нам не нужно ждать моего отца. Поверь мне, когда он появится здесь, не случится ничего хорошего. Я…

– Всё, хватит, я же сказал уже. Я не желаю слушать этот бред.

Русалка замолчала.

Я глубоко вздохнул и осмотрелся по сторонам. Ночь была на удивление тихой – если учитывать то, что мы были посреди леса. До нас сейчас не доносилось практически ни единого звука, словно нас накрыли каким-то звуконепроницаемым колпаком.

Верба вдруг испуганно дёрнулась, огляделась по сторонам и посмотрела на меня.

– Дурак, – сказала она тихо, – ты не понимаешь…

– Мне все твердят одно и то же, – сказал я, снял с плеча ружьё и прислушался. Затем поднял глаза. На холме на противоположной стороне оврага стоял Караим.

– Беседуете? – спросил он.

Я поднял ружьё и направил ствол ему в грудь.

– Не подходите, – сказал я, – стойте там, где вы стоите сейчас.

– А то что? – спросил он недоумённо и, осторожно ступая, стал спускаться. Я держал его на прицеле, пока он не дошёл до самого дна оврага и не подошёл к своей дочери.

– Девочка моя, – сказал он ласково и погладил её по голове. Несмотря на добродушное выражение лица, в его голосе прозвучали еле заметные металлические нотки. Русалка сидела понурившись и не сопротивлялась.

– Ну что, – сказал он мне, – похоже, это последняя остановка?

Вблизи было видно, что у него сейчас яркие жёлтые глаза, даже в лунном свете это нельзя было не заметить. Также, когда он ухмылялся, становилось видно, насколько сильно из общего ряда зубов у него выделялись клыки – странно, что я не замечал этого раньше.

– Верните мне Вербу. – Я попытался начать переговоры, хотя уже знал, что он ответит.

– Во-первых, мне кажется, сутки уже миновали. А во-вторых, я всё равно не мог бы этого сделать, вы же догадались об этом, да, Клёст?

Я хмуро кивнул, не опуская ружья.

– Ну хватит, хватит дуться. Посуди сам – что нам остаётся? Только смириться. Смириться с неизбежным и принять судьбу – ту, которая нам уготована.

– Мы не знаем своей судьбы, – сказал я.

– Но мы можем проверить, – сказал он и сделал шаг в мою сторону.

Я поднял дуло в небо и спустил курок.

Прогремел выстрел.

Ружьё чуть не вырвало отдачей у меня из рук. Эхо выстрела разлетелось вокруг, ударяясь в стены оврага и едва не сотрясая землю у нас под ногами, но уже спустя секунду оказалось проглочено листвой окружающих нас деревьев. Караим остановился.

– Ну вот, – сказал он, – распугал птиц.

– Тут нет птиц, – ответил я.

– Ты прав. Тут никого нет. Это место оставалось закрытым для всех очень долгое время. Сюда никто не мог попасть.

– А никому и не надо было приходить сюда.

– Надо – не надо… Какая теперь разница? Мы уже здесь, так? Я, ты, моя дочь и жетоны Ганса Брейгеля.

– А Верба?

– Да забудь ты о ней. Ты уже не сможешь её вернуть, когда же ты с этим смиришься наконец?

– Ну… возможно. Но попробовать-то стоило.

Караим изменился в лице.

– Что… что попробовать? Что ты сделал? Ты что – позвал корректоров? Ты понимаешь вообще…

Он замолчал и обернулся.

В следующую секунду с ним произошла дивная метаморфоза.

Он слегка приподнялся, оторвавшись от земли, и дальше каждая часть, каждая клеточка его тела вдруг зажила какой-то своей жизнью, устремившись куда-то по одной ей ведомой траектории. Руки и ноги его стали заплетаться в совершенно фантастические косы, его голова пригнулась к туловищу и с силой вдавилась в него. Всё, что раньше было частями тела Караима, теперь стало подниматься вверх и с размаха врезалось в какую-то невидимую плоскую преграду. Затем такая же преграда появилась справа, слева, спереди и сзади, и через несколько секунду стало очевидно, что тело Караима, теперь уже полностью потерявшее сходство с человеческим телом, плотно заполняет собой невидимый куб, висящий на высоте трёх метров над землёй.

Одновременно с тем, как Караим поднялся в воздух, Русалка упала на землю и начала биться в конвульсиях. Обе эти картины – заливающийся снизу вверх в куб Караим и дрожащая крупной дрожью с летающими во все стороны руками и ногами Русалка – были у меня перед глазами, справа вверху и слева внизу, словно элементы какой-то диковинной композиции забытого художника-сюрреалиста.

Куб, который раньше был Караимом, через несколько секунд принял полностью правильную форму, а затем вспыхнул ярким светом, ослепив меня и заставив отвернуться. Когда свет погас, куба уже не было.

И в следующую секунду я увидел корректоров.

Тот, что стоял ближе всех, был суховатым седым мужчиной с оспинами по всему лицу, одетый в тёмный костюм и тёмную рубашку, – разглядеть цвет при таком освещении было сложно. Галстука на нём не было.

Справа, метрах в шести позади первого, стоял ещё один. Это был крупный мужчина с копной тёмных волос, в джинсах и совершенно белоснежной рубахе, насколько позволял разглядеть лунный свет, с синей или зелёной вышивкой.