Так или иначе то, что Фекла время от времени присаживалась рядом за завтраком, означало если не прямое приглашение, то как минимум некий предварительный гамбит.

За этими мыслями Мойра не сразу обратила внимание, что Парк вдруг заполнился народом – все взоры были устремлены на большой ситуационный монитор прямо над столом, где завтракали они с Феклой. Снизу на мониторе было мало что видно, поэтому ей пришлось отодвинуться подальше. В новостях непрерывно передавали нарезку из снятых на телефон видео, смонтированных так, чтобы получилось что-то похожее на цельную историю. В начале истории суда Блокады народной справедливости покачивались на рейде между побережьем и островом Дьявола под розовеющим утренним небом. В конце солнце, уже высоко над головой, освещало горелую мешанину из полузатонувших судов и плавающих между ними трупов, полускрытую завесой дыма. В середине со стороны моря подлетали какие-то черные точки и оборачивались фантастическими огненными шарами, которые охватывали огромные пространства, а потом лопались и исчезали, оставляя за собой лишь обломки, – впечатление было такое, будто по судам кто-то прошелся огромным молотом, предварительно спрыснув их напалмом.

Здесь видео переключалось на стерильные трехмерные изображения подводных лодок и крылатых ракет, потом – на съемку из помещения для брифингов в Белом доме, где президент делала короткое заявление, после чего передавала слово председателю Комитета начальников штабов. Аналогичные заявления поступали от прочих мировых лидеров – с Даунинг-стрит, из Кремля, из Берлина.

Мойра так засмотрелась, что почти забыла про овсянку, а когда собралась было вернуться к еде, на экране что-то ярко вспыхнуло. Она вновь подняла глаза на экран. Над океаном поднималось грибовидное облако.

– Кажется, я что-то пропустила? – спросила она. – На метеорит вроде не похоже?

– Атомная бомба, – откликнулась Фекла.

Мойра повернулась к ней. Та смотрела прямо на нее – как сказали бы некоторые, «своим ледяным взглядом». Мойра не обнаружила в этом взгляде ничего ледяного, а Фекла тут же отвела глаза.

– Венесуэла, – добавила она. – Флот уже не проблема. Ракеты опять запускают. – И пожала плечами.

На Фекле была майка, и Мойра не могла оторвать взгляд от ее дельтовидных мышц. Надо перестать пялиться.

– На берегу – боеприпасы объемного взрыва, – продолжала Фекла. – Очень разрушительная сила. – Она откинулась назад и непринужденно закинула руку на спинку соседнего, пустого стула. – Что вы думаете, доктор Крю?

– Пожалуйста, зови меня Мойра.

– Прошу прощения. Русская формальность.

Вероятно, Фекла была умней, чем могло показаться с виду. Она подозревала: доктор Крю может ужаснуться тому, что мы дошли до ядерных бомбардировок. И хотела сразу обсудить все начистоту.

Мойра, чьи мысли были заняты анатомией Феклиного плеча, вздрогнула, когда на соседний стул плюхнулся крупный, крепкий мужчина. Она повернулась и увидела, что это Маркус Лойкер. Он поставил перед собой чашку с кофе и уставился в нее, как если бы намеренно избегал глядеть на экран, где теперь бесконечно чередовались снятые с разных углов грибовидные облака и комнаты для брифингов. Затем он повернулся к Мойре, поприветствовал ее легким кивком и движением бровей, перевел взгляд на Феклу и сделал аналогичное приветствие.

Так что Мойра была избавлена от необходимости отвечать на вопрос Феклы.

Ответил Маркус, хотя его-то никто и не спрашивал:

– Понимаю, что мне нужно быть особенно аккуратным. Мой родной язык – немецкий, и это означает определенную историческую ответственность. Да. Ответственность я осознаю. И понимаю необходимость в аккуратности. Слишком деликатная тема. Однако…

– Ты знал, что произойдет? – перебила его Мойра.

– Нет. Меня никто ни о чем не предупреждал.

Мойра кивнула.

– Однако если бы моего мнения спросили, я сказал бы «да», – заключил Маркус.

– Им все равно умирать, – Фекла тоже кивнула.

Мойра вдруг поразилась, насколько эти двое естественно себя чувствуют в обществе друг друга. Собственно, а что здесь удивительного? Сексуальные предпочтения Феклы Маркуса совершенно не волнуют, более того, для таких, как он, даже легче, если наверняка известно, что девушка недоступна. Маркус раньше был военным летчиком, Фекла – тоже. Вполне естественно, что многое они воспринимают одинаково. В первый год существования Облачного Ковчега Фекла была здесь кем-то вроде разнорабочего. Казалось парадоксальным, что на космической станции живет некто без закрепленных обязанностей. Однако скауты фактически считались смертниками, и долговременных задач для них не предусмотрели. Отчуждение между Феклой и остальными русскими, которые взвалили на себя работы в открытом космосе, привело к тому, что она стала пробовать себя в самых разных областях. Она знала внутреннее устройство «Иззи» лучше кого бы то ни было, умела управлять каплей, а при необходимости была готова влезть в скафандр и заняться космической сваркой. Однако судя по всему, период неопределенности для нее закончился только тогда, когда бразды правления взял в руки Маркус. Мойра слабо представляла, чем конкретно теперь занимается Фекла. Зато у нее было четкое ощущение, что подчиняется она непосредственно Маркусу, который доверил ей какое-то важное дело.

– Им все равно умирать, это правда, – произнес новый голос. – Но нам-то досталось жить.

Это была Луиза. Появившись у Феклы за спиной, она безмолвно попросила у нее разрешения присесть на стул, на спинке которого покоилась рука русской. Та не просто убрала руку, но вскочила и вежливо отодвинула для Луизы стул.

– Нам еще рано умирать, во всяком случае я на это надеюсь, – продолжила та, – и мы все только что видели, что произошло. И нам теперь с этим жить. И не только с этим. Однако через несколько часов мы начнем принимать ракеты с Куру, пожиная плоды применения атомной бомбы и боеприпасов объемного взрыва против фактически беззащитных людей. Память об этом теперь в нашей ДНК. – Она бросила быстрый взгляд на Мойру. – Если доктор Крю простит мне подобную метафору.

Мойра чуть улыбнулась и кивнула.

– Значит, ты против? – уточнил Маркус.

– Нет, – сказала Луиза. – Однако, Маркус, не стану скрывать, что на мне тоже лежит историческая ответственность. Я – цветная испаноговорящая латиноамериканка. Я провела несколько лет, работая с беженцами на таких же судах. Наконец, я еврейка. Вот такая ответственность, это понятно?

– Принято, – подтвердил Маркус.

– Я не внизу, мне неизвестно, о чем говорят Джей-Би-Эф ее советники…

– И к чему ты клонишь? – перебил ее Маркус, хотя и безукоризненно вежливым тоном.

– У нас нет никаких законов. Никаких прав. Конституции. Судебной системы или полиции.

Маркус и Фекла переглянулись. Выражение их лиц не было ни хитрым, ни виноватым, ни заговорщическим. Просто обменялись значительным взглядом.