сложно. Так что не стесняйтесь, а если я чего-то не пойму, то переспрошу.

— Что ж, извольте. Скорости мобиля во время гонки намного выше, чем во время, скажем, поездок по городу. Вот как у нас сейчас. И поэтому любая неровность дороги воспринимается подвеской колёс намного сильнее. И чем лучше устроена эта самая подвеска, чем более сильный удар она может погасить, тем большую скорость может поддерживать гонщик во время соревнований, не опасаясь того, что мобиль потеряет устойчивость и сойдет с трассы, а то и вовсе перевернётся. А на малой скорости эта гоночная подвеска дает ощущение мягкости хода.

— Спасибо за объяснение. Неужели кто-то может не понять таких простых вещей?

— Конечно. Ведь для этого нужно затратить хотя бы минимальное умственное усилие, отстраниться от привычных вещей, освоить незнакомые понятия. Большинству людей попросту лень делать всё это. Ведь гораздо проще жить в привычном уютном мире, среди привычных вещей и не задумываться о том, что выходит за его пределы. Собственно, так живет подавляющее большинство людей и вполне себе этим счастливы. Их принято называть обывателями.

— Как мне это знакомо!

Это был буквально крик души. Лиза вновь разволновалась, отчего румянец на её щеках ярко вспыхнул.

— Сколько батюшкиных приятелей, сколько моих подруг живут именно так, довольствуясь тем, что имеют и не пытаясь вырваться за пределы обыденности.

— А вам хотелось вырваться?

— О да!

Глаза девушки сверкнули.

— Сейчас ваше желание начало исполняться. Вы покидаете отчий дом, наскучившую вам серую повседневность. Но ведь, может статься, вы просто смените одну повседневность на другую. Чего вы хотите? Какое занятие было бы вам настолько по душе, чтобы оно не превратилось в рутину?

— Вы меня дразните? — подозрительно спросила Огинская.

— Отнюдь. Мне действительно интересно. Вы хотели свободы. Оставим в стороне тот факт, что способ для освобождения вы избрали достаточно спорный: брак во многом свободу ограничивает. Но знали бы вы, сколь многие люди, получивши эту самую свободу, не умеют ей воспользоваться. Ни правильно, ни неправильно — никак. И потому мне хочется услышать, что бы сделали вы, получив такую возможность — самостоятельно распоряжаться собой.

Елизавета Петровна замолчала. Я не мешал ей размышлять, и не спеша вел «молнию» по улицам столицы.

Вырвало её из тяжких дум то, что мобиль остановился у нужного заведения. Огинская очнулась от своих мыслей и повернулась ко мне.

— Владимир Антонович, у меня сейчас нет должного ответа на ваш вопрос. Но я хочу поблагодарить вас за него. Я буду размышлять и непременно найду решение.

— Я рад быть вам полезен. Впрочем, мы уже приехали.

Я остановил мобиль около небольшой церкви. Священик ждал нас, всё было заранее готово. Чин обручения прошел быстро, по сокращенному варианту. Свидетелями же послужили доктор с супругой. Романтическая дама Варвара Тимофеевна была просто счастлива поучаствовать в истории, словно бы сошедшей со страниц рыцарского романа. А потом свидетели уехали, Клейст сел в молнию и отправился осуществлять операцию прикрытия, а мы с Лизой, теперь уже вполне официально жених и невеста, покатили на вокзал.

Степанида была уже там. Вместе с Елизаветой она поднялась в вагон, еще через минуту паровоз дал гудок и поезд тронулся, увозя Лизу подальше от неведомого старого князя.

Я едва успел вернуться в гостиницу и переодеться, как пришло время идти на объявление итогов гонки. Большой зал Зимнего дворца был набит людьми. Стоял неописуемый шум: все разговаривали в голос, обсуждая главную интригу. И если относительно меня и «Молнии» сомнений ни у кого не было, то в категориях вуареток и грузовиков всё было неоднозначно.

В зале появился великий князь Александр, и тут же шум толпы как по мановению руки затих. Что любят большие начальники? Наверное, произносить речи. Вот и сейчас началась скучная пространная речь, наполненная штампами и казенными оборотами. Поняв, что ничего интересного сейчас не будет, я переключился на мысли о Елизавете: всё ли у неё в порядке? Удастся ли наш маневр? Сообразит ли тот старый князь искать свою невесту в Тамбове?

— Владимир Антонович! — прошептал мне Клейст, выдергивая из тревожных мыслей. — Еле нашел вас в этой толчее. Я ничего не пропустил?

— Нет, все только началось. У вас получилось?

— Да, как мы и планировали.

На нас со всех сторон зашикали, и мы замолчали. Тут замолчал и Александр, и публика принялась ему аплодировать. Неужели кто-то способен в этом потоке слов отыскать еще и мысль?

Я похлопал вместе со всеми. Подождал, пока наградят каких-то французов за победу в категории вуареток и команду из Германии за самый быстрый грузовик. И вот, наконец, настал мой звездный час. То есть, не мой, а наш с Клейстом.

— Традиционно наиболее острая борьба происходит в самой многочисленной категории мобилей, — вещал великий князь. — Но в этот раз борьбы почти что не было. Почти с самого начала гонки определился лидер, который в дальнейшем с каждым пройденным этапом лишь увеличивал свой отрыв от прочих участников. И мне остается лишь поздравить с заслуженной победой экипаж мобиля «Молния-2» господ Стриженова и Клейста.

К подиуму, на котором стоял Александр мы шли сквозь аплодисменты и плевки, восторженные возгласы и злобное шипение. Дошли, получили серебряный кубок победителей и чек на миллион рублей. Великий князь удостоил меня рукопожатия и тихонько, чтобы никто посторонний не слышал, спросил:

— Ваше обещание прокатить меня на «Молнии» в силе?

— В любое время, ваше высочество, — так же тихо ответил я.

Мы уже повернулись и собрались вернуться на свои места, как от дверей раздался вопль:

— Держите его! Он украл мою дочь!

Глава 31

Сквозь толпу пробирался красный, как рак Петр Фомич Огинский. Перед ним расступались, видимо, рассчитывая на зрелище. И Огинский не подкачал.

— Вор! — заревел он, тыча мне в грудь мясистым пальцем. — Где моя Лизонька? Куда ты её дел, душегуб?

Я оторопел: перед братом императора устраивать такое? Люди за много меньшее отправлялись осваивать просторы Сибири и Дальнего востока. Но Александр, видимо, надеялся на спектакль и не торопился прерывать монолог. Огинский же разошелся:

— Кровопийца! Изверг! Единственной радости в жизни лишил!

От Петра Фомича густо несло свежим алкоголем. Очевидно, что единственную радость в жизни он уже употребил, и в изрядном количестве. Иначе объяснить его поведение было невозможно. Отвечать ему означало начать оправдываться, а тут следовало нападать. Но устраивать перепалку