Козма нагнулся и поводил по свежим затесам на древесине серовато-белым бруском, зажатым в руке. Сало, что ли?

– Су-у-уки, – тоскливо протянул пан Юржик и снова зарычал с прежней злобой. – Уйди, Гредзик, уйди от греха… Я ж тебя зубами грызть буду. Я тебя голыми руками…

– Врешь, не достанешь, – ухмыльнулся пан Цвик. – Пока что ты в плену, а не я…

– Ничего, Господь шельму метит. Отольются и тебе наши муки…

Веревки, тянущиеся от лодыжек пана Клямки, привязали к седлам угорских коней, горбоносых, сухих, со скошенными крупами. Рошиоры взяли скакунов под уздцы, причмокнули.

Пана Стадзика поволокли сперва по земле, а потом заостренный конец жердины коснулся тела, медленно вошел меж растянутых в стороны ног.

И вот тогда пан Стадзик заорал.

Страшнее крика Ендрек не слыхал за всю свою жизнь. Он призвал все беды и несчастья одновременно и сразу на головы угорцев, а заодно и выговских «кошкодралов». Потом перебрал всех, самых мерзких и отвратительных, зверей и гадов.

Кони шли очень медленно, едва-едва переступая точеными копытами и времени на проклятия у смертника оказалось достаточно.

– Смотри, смотри… – с полубезумной удалью приговаривал Гредзик, на радостях дергая веко Ендрека вверх с такой силой, что парню показалось, что все – сейчас оторвет.

Крики Стадзика постепенно перешли в протяжный звериный вой, в котором уже не было ничего человеческого. Только боль, сломавшая наконец-то гордого шляхтича, обнажившая присущее всякому желание жить и ужас перед смертью.

– Смотри, смотри…

Кони остановились.

Рошиоры навалились вчетвером, приподнимая кол. Толстый необструганный его конец утвердили в ямке – когда выкопать успели?

Стадзик повис на высоте полутора сажен над землей, медленно опускаясь под своей тяжестью.

«Если в сердце войдет, – подумал Ендрек, поражаясь своей способности мыслить холодно, – значит, повезло. Мучиться не будет».

Крик Стадзика стал тише – не может человек долго орать без риска сорвать горло – и вскоре перешел в хриплый, надсадный стон. Рошиоры утратили интерес к посаженному на кол, за исключением Митряна, утаптывающего набросанную в ямку землю. Но вскоре и он, пошатав жердь и убедившись, что кол установлен надежно, направился следом за прочими к пленным лужичанам.

– Ты следующий, – прошипел пан Гредзик, обжигая ухо горячим дыханием.

– Ты. – Палец мазыла Тоадера недвусмысленно указывал студиозусу прямо в грудь. – Ты можешь спастись, а можешь разделить его долю. Где казна?

– Не знаю.

– Да не знает он! – выкрикнул пан Юржик.

– Ничего. Сейчас расскажет и что знает, и что не знает.

– Не бери грех на душу, мазыл Тоадер, – едва ли не взмолился пан Бутля. – Бери меня, коль так невтерпеж!

– Тебя? – озадаченно произнес угорец. – Впервые вижу, чтоб человек добровольно на пытку шел. Вразуми уж дурня, что так?

– Да просто так.

– Ну, вот ты совсем меня за дурака держишь, оказывается. Не верю.

– Ну, пускай будет… Хочу, чтоб парнишка пожил еще хоть малость.

– Не верю. Или ты святой, пан Юржик?

– Не святой.

– Потому и не верю.

Ендрек затравленно молчал, переводя взгляд с одного на другого. С угорского мазыла на малолужичанского шляхтича. Что за спор затеяли? К чему? Может, Юржик что-то задумал? Хотя нет. Вряд ли. Что тут задумаешь? Спасения нет. Зато от результата спора зависит – поживет ли он, Ендрек, студиозус Руттердахской академии, еще немного, хотя бы пока Сито не взойдет над головой и не засияет на безоблачном небе, или умрет лютой смертью на колу прямо сейчас.

– Хорошо… – Пан Бутля продолжал выискивать доводы, способные убедить рошиора. – Если я скажу, что не хочу видеть, как его пытают, ты наверняка начнешь с него. Так ведь?

– Так, – ощерился мазыл Тоадер.

– Тогда я этого не говорил.

– Нет уж, – в отсветах костра рошиор выглядел жутковато – оскал, багровые блики на лбу и щеках, – говорил. Как я сам не догадался?.. Взять его.

Он повторно ткнул пальцем в Ендрека.

Козма и еще один угорец подхватили студиозуса под мышки, поставили на подгибающиеся ноги. Может, со стороны и выглядело, будто он ведет себя мужественно, но на самом деле Ендрек не орал во весь голос лишь потому, что онемел от ужаса.

– Стойте, не надо! – хрипло выкрикнул пан Бутля. – Я все скажу!

– Да? – Тоадер быстрым движением наклонился к нему, заглянул в глаза. – Я же сказал, что живым никого не оставлю. Теперь.

– Я знаю.

– Значит?..

– Я скажу в обмен на быструю и легкую смерть. Для себя и для него. – Юржик указал глазами на Ендрека.

– Годится. По рукам! – кивнул мазыл.

– По рукам? Так развяжи.

– Не дождешься. Говори.

– Э-э… Погоди. Сперва условия.

– Какие еще условия, прах меня побери!!!

– Не бойся. Необременительные. Ты исполнишь их с радостью.

– Да? – Рошиор казался озадаченным. – Ну говори.

– Во-первых…

– А что, будет и во-вторых?

– А то!

– Ну, ты наглец!

– Мы, Бутли из-под Семецка, все такие.

– Ладно. Давай.

– Во-первых, гони в три шеи предателя…

– Что!!! – заорал заскучавший неподалеку Гредзик. – Да я тебя прямо сейчас! – Он прыгнул к пану Юржику, вытягивая на ходу саблю, но какой-то рошиор подставил ему ногу. Пан Цвик покатился кубарем, а когда хотел вскочить, взвыл, ощутив каблук Тоадера на своем запястье.

– Бросай саблю и пошел вон!

– Мы же договорились!

– Заметь, Гредзик, на золото меня выводит он, – быстрый кивок пану Бутле. – А ты плюешься и машешь саблей без толку. Я разрешаю тебе возвращаться не ближе поприща от хвоста последнего коня моего отряда. Ясно? Ближе подъедешь – сам зарублю.

Гредзик разжал пальцы, позволив сабле выпасть. Поднялся. Несчастный, сгорбившийся. Ендрек, пожалуй, мог бы ощутить к нему жалость, если бы вдруг забыл, сколько зла он принес отряду…

– Пошел вон! – Мазыл Тоадер махнул пренебрежительно рукой.

– Саблю забрать разреши.

– Там заберешь. – Носком сапога рошиор подцепил клинок пана Гредзика и, дрыгнув ногой, отправил его далеко за пределы освещенного круга. – Прочь! – Больше не замечая удаляющегося предателя, он повернулся к Юржику: – Дальше.

– Хорошо. Но я бы еще и под зад коленом бы…

– Меньше болтай! Дальше!

– Во-вторых, убейте нас на рассвете.