— Миндар! — кричал он. — Миндар!

На Макестской равнине есть насыпная дорога — просто сельская дамба. К ней-то и побежали спартанцы, ища спасения от поражения на берегу. Пыль, поднятая их ногами, стояла столбом. Подбавила и охрана сатрапа Фарнабаза, которая появилась из Даскилия. Столкновение произошло в месте, узком, как ширина повозки. А вокруг бой шёл на топких полях, в жиже. Противник сам пустил туда воду, чтобы препятствовать продвижению афинян. Лошади вязли по брюхо. Всадники тащились медленно, так и умирая верхом, если лошадь застревала в трясине.

Алкивиад прискакал к этому тупику с берега. Впереди была горловина. Три эскадрона нашей кавалерии и свыше тысячи пехотинцев застряли в месте, где сходились дамбы. Метрах в двухстах впереди показалась вражеская конница с лёгкой пехотой. Работники сельских хозяйств, подгоняемые кнутами господ, держали в руках вилы и грабли. Если мы не сможем пробраться, эти селяне нас уничтожат.

Можно было обогнуть дамбы с востока и юга, но на это не было времени. Если даже дюжина врагов доберётся до места соединения дамб, никакого прорыва не получится.

Алкивиад ехал на лошади по кличке Горчица, которая принадлежала адъютанту Фрасибула Агасиклу, погибшему в морском сражении. Лошадь сама, без понукания всадника, знает, как пробраться через трясину. Алкивиад бросил поводья и, взяв с собой примерно сорок конников и двести пехотинцев, отправился через болото. Горчица срезала тысячу ярдов — от объезда по насыпной дороге в тылу врага. Оттуда Алкивиад напал на спартанскую пехоту, убил её командира Амомфарета, сына Полидама, победителя при Немее. До сих пор, если отправиться в Элевсин в Афинах, можно увидеть слева бесподобную бронзовую статую лошади, размером не больше человеческой руки, с надписью: «Я вела — победа шла следом».

В тот день был убит Миндар — спартанский полководец, которому не было равных. Из девяноста кораблей противника затонули пятьдесят восемь, а двадцать девять мы захватили. Пехота Лакедемона и Пелопоннеса была разбита наголову на равнине Макестоса. Их победили Фрасибул и Алкивиад, которых поддерживали торговцы и персидская кавалерия. Через день Алкивиад уже владел Кизиком. Он созвал возниц, чтобы погрузить контрибуцию. За двадцать дней до Перинфа и Селимбрии он получил ещё больше денег и усилил Хрисополь, чтобы закрыть пролив и брать десятину со всех проходящих кораблей. Деньги ему требовались для того, чтобы финансировать флот. Вот перехваченное донесение спартанцев:

«Корабли затонули. Миндар убит, люди голодают. Мы не знаем, что делать».

Нет смысла перечислять тебе, Ясон, все победы Алкивиада. Ты там был. Ты заслуженно получил награду за храбрость при Абидосе. А ты знаешь, что это я писал тебе рекомендацию на награждение? В те дни это была моя обязанность. Вижу, ты покраснел. Не буду больше смущать тебя.

Для молодых солдат и моряков, которые пока что ничего не изведали, кроме этих побед, одержанных под началом Фрасибула и Алкивиада, наш триумф казался демонстрацией вполне заслуженного преимущества. Эти победы только подтверждали их право называться афинянами по рождению. Но для тех из нашего поколения, кто успел стать благоразумным, кто приобрёл жизненный опыт на чуме и катастрофах, каждое завоевание, стремительно следующее за предыдущим, казалось сновидением. Нет лучшего болеутоляющего, чем победа, говорит пословица. И хотя мы, отмеченные шрамами после Сиракуз, сначала не могли заставить себя поверить в эти победы, настигающие одна другую, — Ведьмина Могила, Абидос, Метимна, бухта Шутовской Колпак, Клазомены, Ямы, Хиос, Девятимильная бухта, второй Хиос и Эритрея, — мы тоже начали верить, что бегство врага не было результатом одного удачного удара или счастливой случайности. Просто Афины обладали такими кораблями, командами и командирами — не считая восставших из Тартара сыновей, — что оказались непобедимыми.

Творилась история. Это было видно даже слепому. Чтя желание Лиона, я стал продолжать его хроники. Во всяком случае, собирал и хранил в своём рундуке документы, которые, как я полагал, когда-нибудь опубликую от имени моего брата. Я даже пошёл дальше. Я сам стал записывать и даже делать зарисовки. Только позднее я понял, что подробное изложение хода боевых действий или тактики не интересно ни мне, ни кому другому.

Что всех нас поражало — это не то, что делал наш командир, но как он это делал. Было очевидно, что он манипулировал некоей силой, к которой другие доступа не имеют. Хотя в некоторых случаях он пользовался превосходством своей власти, он никогда к ней не прибегал, чтобы превзойти врага. Он всегда проявлял милосердие к побеждённым. Он не хотел преследовать тех, кто действовал против него. Так он поступал не из чувствительности или альтруизма, а просто потому, что считал подобные действия подлыми и лишёнными изящества. Вот что он писал Тиссаферну, которого называл другом, несмотря на печальный арест в Сардах и на то, что перс потребовал десять тысяч дариков за его голову:

«...Не обладание силой даёт победу, но её проявление. Способный командир манипулирует не армиями, а восприятиями».

В другом месте:

«...Назначение дисциплинированного движения в бою — создать в уме друга убеждение, что он не может потерпеть поражения, а в уме неприятеля — что он не может победить. Для этого прежде всего должен быть порядок».

Алкивиад был ужасно неграмотным. Работая допоздна, он мог разбудить любого, кто оказывался рядом:

— Кирпич, встань. Как пишется epiteichismos?

Он ненавидел писать письма. Его секретари шутили, что он даже писал шепеляво. Таким образом многие незавершённые послания закончили свой путь среди мусора, а оттуда попали в мой сундучок.

В записке, адресованной его большому другу Аниту в Афинах, — на самом деле Алкивиад предполагал, что она будет разослана во все политические клубы, — Алкивиад стремился умерить страхи тех, кто способствовал его приговору и ссылке. Многие опасались, что он, возвратившись во главе непобедимого флота, будет мстить им.

«Мои враги обвиняют меня, в том, что я хочу влиять на события своей волей ради славы, или ради богатства, или же в интересах тех, кто признает меня патриотом.

Это ошибочно. Я не верю в персональную волю. Я не верил в это с самого детства. Всё, что я пытался сделать, — это следовать диктату Необходимости. Вот единственный бог, которому я поклоняюсь и который, по моему мнению, единственный из богов существует на самом деле. Человек попадает в затруднительное положение только в одном случае: когда он находится в точке пересечения Необходимости и свободы воли. Фемистокла и Перикла отличал их дар понимать веления Необходимости прежде других людей. Как Фемистокл видел, что Афины должны стать морской державой, так и Перикл видел, что преимущество на море — это прообраз империи. Подобная линия поведения индивида или целого народа, сообразуемая с Необходимостью, должна доказать свою неоспоримость. Хитрость заключается в том, что каждый момент содержит в себе три или четыре необходимости. Более того, Необходимость похожа на игру. Когда завершается один вариант, возникает новая необходимость. Что погубило мою карьеру? Я понимал Необходимость, но не смог убедить своих соотечественников действовать в силу этой Необходимости. Теперь же я надеюсь на тебя. Помоги мне. Я надеюсь, что мы наконец-то сможем поступать как зрелые политические деятели».