в указателе они перепутаны, и по вполне понятной причине. Дело в том, что «Старая походная песня» встречается в тексте еще раз: ее повторяет Бильбо в Раздоле, в конце главы 6 книги VI. Это одна из множества печальных сцен во «Властелине колец»: всем ясно, что Бильбо умирает.

Его подводит память, он постоянно засыпает и даже спрашивает: «Кстати же сказать, Фродо: помнится, я тебе подарил колечко, оно как?» — он уже забыл все, что случилось за это время. Он продолжает свою душераздирающе неуместную болтовню, а потом затягивает третий вариант «Старой походной песни», или стихов о дороге, на этот раз существенно измененный:

Другой теперь уйдет в поход —

Уйдет, избыв печаль, —

Спешит дорога от ворот

В заманчивую даль.

А я, усталый пешеход,

В гостеприимный дом

Вернусь из странствий, без забот

Забудусь мирным сном[78].

Говоря о «гостеприимном доме» и о «сне», Бильбо может иметь в виду — и даже наверняка имеет в виду — Раздол и сон, в который погружается сразу, как только замолкает (подобно тому, как слово «ворота» в первой версии стихотворения, вполне возможно, обозначало дверь его дома). Но всем присутствующим сразу становится ясно, что в этих строках есть определенный символизм и что «сон» означает «смерть». Сэм осторожно и тактично замечает, что Бильбо не больно-то много написал: «И нашу повесть вряд ли напишет», — а Бильбо просыпается лишь для того, чтобы ответить и в каком-то смысле назначить Фродо своим литературным правопреемником. То есть Бильбо, как и Фродо, перефразировал стихи в соответствии со своими личными обстоятельствами (развив заданную племянником тему «усталого пешехода») и с тем, что происходит сейчас в комнате. Но чем больше меняются строки, тем яснее становится их символический смысл: дорога — это жизнь, по ней можно идти беспечно или устало, но в конце концов с нее придется свернуть, уступив ее другим.

В последней главе проводится параллель с прощанием Бильбо: отправляясь в Серебристую Гавань, на корабль, уходящий из Средиземья, Фродо запевает «старую походную песню, только слова были какие-то другие». Немудрено, что в указателе она значится как «Старая походная песня», то есть стихи о дороге, которые мы уже слышали трижды. Но на самом деле это другая песня — та, в которой было несколько куплетов, «Походная песня», впрочем, слова в ней действительно «какие-то другие». В обеих версиях есть строки о «безвестном пути» или «секретном ходе», но если хоббиты поют:

Их миновали мы вчера,

Но, может быть, теперь пора

Найти ту тропку в глубине,

Что мчится к Солнцу и Луне? —

то Фродо, уезжая из Средиземья, напевает:

Я миновал его вчера —

Но знаю, что придет пора

Найти ту тропку в глубине,

Что мчится к Солнцу и Луне!

И вновь, как и Бильбо в Раздоле, Фродо переиначивает стихи о дороге так, что они описывают его нынешнее состояние: он собирается пойти по той «тропке», которая уведет его из этого мира, но в то же время слова о «безвестном пути» и «секретном ходе» приобретают совершенно иное значение. Хоббиты, вероятно, просто имели в виду, что на другой день могут пойти по другой дороге (что вполне в духе походной песни), но для Фродо «безвестный путь» — это «утраченный Прямой Путь» из собственной мифологии Толкина, дорога в Блаженный Край.

Коротко говоря, поэзия в Хоббитании может быть одновременно новой и старой, очень личной и более чем личной; она может постоянно меняться и при этом сохранять узнаваемые черты. Неудивительно, что составители указателя к «Властелину колец» запутались в стихах и версиях. Но можно сказать, что в них заключена вся вневременность мифов. Мифы можно переделывать и применять к обстоятельствам собственной жизни, но за ними нельзя раз и навсегда закрепить постоянное и единственно верное значение.

Три поэта Хоббитании: Шекспир, Мильтон и «аноним»

Последнее утверждение может в какой-то степени объяснить неприязнь, которую Толкин высказывал в отношении своих предшественников на поприще поэзии, особенно Шекспира. Во времена профессиональной деятельности Толкина Шекспир считался чуть ли не священной коровой, и многие критики усматривали непростительное кощунство в том, что Толкину хватило наглости выражать свое недовольство классиком. Однако Толкин обычно смотрел на вещи с иной стороны, нежели его коллеги-литераторы, и часто делился своим мнением по частям. В своем письме У. Х. Одену Толкин сообщил, что в школе «всем сердцем терпеть не мог» шекспировские пьесы (при этом он употребил то же самое словосочетание, что и при описании своего отношения к аллегории — «disliked cordially»), особо припомнив, как проникся

горьким разочарованием и отвращением <…> к тому, как жалко и неубедительно Шекспир обыграл приход «Великого Бирнамского леса на высокий Дунсинанский холм».

На первый взгляд кажется, что Толкин лукавит. Если «Властелин колец» и обязан своим появлением на свет какому-либо произведению, то это шекспировский «Макбет». Толкин не просто полностью переработал тему «похода деревьев», которая легла в основу замысла о наступлении онтов на Изенгард и Хельмово ущелье. Пророчество, на которое рассчитывает главарь назгулов, — «Ни один смертный муж мне не страшен» — очень похоже на то, что пообещал Макбету один из призраков, вызванных ведьмами: «Лей кровь, играй людьми. Ты защищен / Судьбой от всех, кто женщиной рожден». И Макбет, и назгул одинаково попадаются на обман: «До срока из утробы материнской / Был вырезан Макдуф, а не рожден», а назгул пал не от рук «смертного мужа», а под совместным натиском Эовин (женщины) и Мерри (хоббита). Сцены, в которых Арагорн лечит раненых с помощью целемы, напоминают приведенный в «Макбете» рассказ о том, как король Эдуард Исповедник исцелял больных золотухой одним прикосновением священной королевской длани. А в отрывке, где Денэтор говорит о роли наместников и королей, есть намек на камень в огород «Макбета».

По общему мнению, своей пьесой Шекспир пытался польстить Якову VI Шотландскому и I Английскому, который в 1603 году взошел на трон после окончания правления Елизаветы. Новый король заявлял о своем происхождении от Банко, и, говорят, в первой постановке пьесы в сцене, в которой ведьмы показывают вереницу потомков Банко, на подмостках перед королевской ложей устанавливали зеркало, чтобы в нем отразился король Яков. Однако он принадлежал к династии Стюартов, а значит, как и Денэтор, был наместником (англ. Steward): вот только в Шотландии и