– Да, это правда, великая правда.

Она не проявила к нему никакого интереса и не спросила, какую правду он имеет в виду, а Вольтер украдкой посмотрел на нее, чтобы понять, какое впечатление произвели его слова.

– Нельзя не посочувствовать мужчине, у которого желание еще живо, а потенции уже нет.

Ничего. Никакого впечатления. Словно она его не слышала. Так же безучастно выслушала она и его цветистую благодарность, когда машина затормозила у яркой вывески. Последние слова Вольтер договаривал уже вслед отъезжавшей машине, после чего сделал ей вслед непристойный жест, да с таким азартом, что рука в сгибе локтя заныла.

– Вам входной билет на представление?

– А что, у меня лицо идиота, который готов заплатить тридцать долларов за отвратительный ужин? Ты что, приятель, не узнаешь меня?

– Проходите, дон Вольтер, проходите, но иногда вы могли бы и остаться поужинать.

– Ты – то, что ты ешь, как говаривал Аристотель. Я выпью сок и посмотрю матч.

– И ставить ни на кого не будете?

– Игра унижает человеческое достоинство, Дантон.

Чернокожий верзила родом из Камагуэй пропустил его, и лицо дона Вольтера приняло выражение требовательного и капризного клиента, который недоверчиво смотрит на то, что ему предлагают, опасаясь, что оно окажется ниже уровня его требований. За металлическим ограждением четверо молодых парней в белом – двое с черными повязками, а двое – с красными – изо всех сил лупили по мячу, словно он каменный. «Чикито де Бисейн Первый и Палеро Третий против Аристарайна и Амескуа», – сообщил ему распорядитель с раскосыми глазами китайца и с кубинским акцентом. Человек, собиравший ставки, стоял около второго ряда, и Вольтер взглядом остановил его, давая понять, что не хочет пропустить ни одного маневра игроков.

– Жаль, что таких игроков, как в мое время, уже не осталось. Чикито де Аноета. У него были каменные кулаки, он любой мяч в месиво превращал.

– Это в каком веке было, приятель?

– В девятнадцатом. Посмотрите, как прыгают, – антилопы, да и только.

Но он не сводил глаз с игрока в баскский мяч, который одним броском, на секунду повиснув в воздухе, отправлял мяч прямо в упругую стену, и та жалобно отзывалась в ответ. А потом снова швырял мяч, чтобы закрепить свою победу, и его обмякшее было тело превращалось в один сплошной мускул, в сгусток энергии. «Какие ребята, какие ребята! Красоты в них нет, но силы…»

Распорядитель исподтишка наблюдал за ним, заражаясь азартом старика.

– Я столько раз видел эту игру в тех местах, где она родилась – в Стране Басков или в Наварре. Там в каждой деревушке есть такая стена, и баски с раннего детства играют в эту игру, поэтому неудивительно, что тут им нет равных в мире.

– О чем вы, старина? Где эти места?

– В Испании.

– Ну, это в Европе… Испания где-то рядом с Германией, а я думал, что эта латиноамериканская игра.

– Какого черта! Латиноамериканская! Это баскская игра, и если ее любят во всех странах, даже на Филиппинах, то лишь потому, что мы, испанцы, завезли ее туда, когда были властителями мира.

– Это было в девятнадцатом веке?

– Пусть в девятнадцатом, если вам так нравится.

– Я с детства люблю эту игру, но не знал, что она испанская.

– Она баскская, баскская.

Кубинский китаец задумался над тем, какая разница между испанцем и баском, но предпочел вопросов не задавать и, поколебавшись, что выбрать – послушать эту ходячую энциклопедию, дона Вольтера, или продолжать следить за игрой, – предпочел последнее. Вольтер внимательно оглядел Амескуа: смуглый, темноволосый, мускулистый, мышцы так и играют под белыми брюками, плотно обтягивающими его тело игрока в хай-алай, – он привык твердо стоять на ногах, когда на него со смертоносной скоростью летит мяч. Прислонившись спиной к решетке, Вольтер застыл неподвижно, не то в экстазе, не то в полусне следя за мелькавшими игроками. Собеседник не проявлял никакого желания продолжить начатый разговор, и дон Вольтер развлекался тем, что прикидывал, чем отличаются друг от друга разновидности этой игры. Насчитав двадцать семь отличий, он подумал: «Этот вид спорта завезли сюда баскские моряки, когда на этом побережье люди еще жили за счет того, что выбрасывало им море после кораблекрушений, и за счет пиратства. И это вам говорю я, старожил Майами, а не только что приехавший сопляк». Мяч, стукнувшись о стену, изменил траекторию, и не ожидавший этого Амескуа, споткнувшись, растянулся на полу, как на льду. Блестящие от пота мускулы пытались притормозить падение, но безуспешно – игрок вскинул руку, словно моля о помощи. Он был похож на застывшую в движении скульптуру, и Вольтер тихо сказал: «Парень, от тебя несет камфарой», потому что однажды рядом с ним оказался игрок в баскский мяч, от которого сильно пахло камфарой. Он следил за всеми движениями игроков, одновременно прислушиваясь к тому, что шепчут друг другу болельщики, слыша удары мяча о стенку и металлическое ограждение. Матч закончился, и возбужденный Вольтер повернулся к соседу поделиться впечатлениями, но тот встал и потащился к стойке бара, а с другой стороны никого не оказалось, и стоявшие невдалеке люди уже обсуждали следующую игру. Под мышкой Вольтер зажимал черную папку: при виде ее он вспомнил, что у него мало времени. В обрез – только чтобы добраться до дома, внимательно всё прочитать и подготовиться к первому действию, этому телефонному звонку, который должен стать прологом всей пьесы.

– Вольтер, вы что, уже уходите?

– Да я зашел ненадолго, немного отвлечься.

– Вы отвлекаетесь там, где другие устают.

– Может быть, Дантон. Но когда ты, наконец, пригласишь настоящих игроков? Мне никто, кроме Амескуа, не понравился. Он что тут, недавно?

– Я, Вольтер, уже лет девять ни одной игры толком не смотрел: или в дверях за порядком слежу, или в зале. Поэтому я не знаю, ни как играет этот Амескуа, ни откуда у него силы берутся: вечно за ним по пятам ходят четыре-пять вдовушек из тех, что приезжают на матч из отелей «Фонтенбло», «Шератон» или «Копакабана». Я думаю, что он не игрой в мяч на жизнь зарабатывает, а игрой в двухкомнатных номерах гостиниц, с этими вдовушками. Там он куда нужно мячики забрасывает.

Дантон все еще смеялся, а Вольтер, вне себя от грубости охранника, уже был на улице и пытался поймать такси. Перед глазами у него еще стояли мускулистые тела игроков, ему еще слышались звонкие удары мяча о стенку, а руки его уже бессознательно ощупывали папку – не пластиковую поверхность, а заключенное под ней биение жизни, прошлое и будущее. Напряженный, как зверь, преследующий добычу, Вольтер с радостью и нетерпением уже думал только о пьесе, в которой ему предстояло сыграть; о пьесе, автором, режиссером и главным исполнителем которой был он, хотя над разработкой отправного сценария трудилась вся Контора. Осторожно, словно храня в себе священную тайну, он зашел в бар доньи Кармен и пробрался среди столпившихся там людей, даже не заметив, что хозяйка машет ему из-за стойки.