воздухе. Голый. А рядом со мной парила моя китаяночка.

За нами стоял огромный баран и смотрел в небо своими бараньими глазами.

А на земле под нами… кошечка заигрывала с рысью… рядом с ними лежали кувшин, череп, веретено и трупик какого-то неизвестного мне зверька.

Ведьма залезла своей лапой мне в голову… через дырку шириной в кулак… и вытащила оттуда камень, который мне мешал всю жизнь. Мне не было больно, мне было хорошо…

И вот… я блаженствую в воздухе… тело мое поет и радуется и назад, в ту, настоящую реальность, не хочет.

Недалеко от нас парят другие… Две ведьмы, старая и молодая оседлали длинную метлу. Молодая вцепилась старухе в волосы… Куда они летят?

Толстая-претолстая голая «мама» с ногами, пораженными водянкой…

Голову ей холит и щекотит ее «сестричка», а две «доченьки» держат «маму» в воздухе… Одна – сосет ее левую грудь, другая, та, на шее у которой покоится «мама» – широко раздвинула бедра… в заскорузлом ее паху – растопыривший крылья филин (символ того-сего в нудном мире искусствоведов). А сверху… лихо парящий котяра с солнечным зонтиком.

Солнца не видно…

Целая свора воющих ведьм летит на плечах ведьмака, поджавшего ноги и широко раскинувшего свои мускулистые руки-крылья…

Мы уже на земле. На «полянке». На Брокен не похоже. Скорее это знакомое мне место в Иудейской пустыне. Недалеко от Иерусалима. Вокруг нас – ведьмы, черти, демоны…

В середине поляны – на большом кварцевом валуне стоит, вульгарно отклячив зад, большой черный козел. Он тут главный. Вокруг него собрались сотни ведьм и колдунов. Они приветствуют его поцелуем в анус. Козел отвечает им зловонными ветрами.

В руках у них корзины с мертвыми младенцами. Они – единственная пища дьявола.

Два особенно ужасных существа (у одного – тело человека, а морда птицы, с громадным клювом, и ноги тоже птичьи, у другого – свиноподобное лицо с исполинскими ушами, растущими из макушки) сидят верхом на полуослах-полумедведях… Демоны эти, чем-то похожие на членов советского Политбюро ЦК КПСС, совершают свой променад…

Ведьма и ведьмак с ослиными ушами «подмазывают» нетерпеливого козла, рвущегося в дорогу…

Старая уродка-ведьмачка рассказывает подружкам о том, сколько ей удалось загубить невинных душ.

Юная ведьма – как пионерка моей юности – дает торжественную клятву… сидя на человеке с ослиными ногами.

Лыбящаяся ведьма в фартуке использует голого мальчика, как поддувало, а ее приятель ведьмак сосет у младенца кровь из члена…

Привязанная к мужчине женщина уже и не бьется. В волосы ей вцепилась когтями крупная судейская сова в очках.

Великосветские львы глодают еще живую девушку-птичку…

Демоны-монахи распивают вино.

Эль Коко пугает детей, в спальню их матери крадется ее любовник.

Девушка пытается вырвать зуб у повешенного разбойника, она верит, что колдунья приготовит ей из него приворотное зелье.

Разбойники отдыхают перед новым нападением.

Пьяница не может натянуть штаны. Его дом горит.

Продажные женщины ощипывают кавалеров как петушков.

Жадные толпы народа ожидают сожжения еретиков в длинных конусообразных шапках.

Мать в ярости лупит сына по голой заднице тапочком. Он разбил кувшин.

Голоногие красавицы со стульями на головах призывно улыбаются смеющимся кавалерам…

Черт смиренно стрижет когти другому черту большими кривыми ножницами.

Человек с ослиными ушами кормит ложечкой двух «шиншилл» с закрытыми глазами и с замками на ушах.

Крылатый демон изо всех сил дует на закрывших уши руками монахов.

Главный ведьмак сурово выговаривает своих подчиненных.

Три безобразные ведьмы прядут нити судьбы.

Врач-осел сидит у постели умирающего.

Толстопузый полицейский корчит из себя важную персону и запугивает бедняков.

Компания поклонников слушает длинную речь попугая.

Задремавшему великану-жениху читают ложную родословную невесты.

Семидесятипятилетняя красотка смотрится в зеркало. Поправляет бант.

Восьмидесятилетний скупец трясется за свои денежки.

Отчаявшаяся босоногая женщина в застенке не замечает крыс у ее ног.

Очнулся я в своем номере в отеле. На кровати.

Как я сюда добрался?

Куда делась кошка-китаянка?

Было у меня с ней что-то?

Ничего не помню.

Купленные в лавочке продукты стояли на столе. Рядом с ними лежала книга из Прадо. В голове моей не было дырки… а тело… опять стало дряблым и старым.

Все хорошо, нормально, замечательно…

Я принял душ, поел и попил. Открыл книгу.

Картинки в ней больше не оживали. Почитал о «Капричос» в интернете.

Оказывается, эти занимательные изображения – не более чем критика испанского общества конца восемнадцатого столетия и его нравов. Борьба художника с несправедливостью и злоупотреблениями власть имущих… и с предрассудками народа.

Как скучно!

Какое мне дело до общества и его предрассудков?

Интересно, чем опоила меня эта чертова азиатка?

* * *

В солидном немецком каталоге приведены различные общепринятые комментарии к офортам Гойи. Большинство из них имеют назидательный характер…

Например, комментарий к Капричос 32 (девушка в темнице и крысы у ее ног) звучит так «На жизненном пути бывают взлеты и падения». Сам автор титуловал этот офорт несколько двусмысленно – «За то, что она была слишком чувствительна».

Слишком чувствительна, это что значит? Пожалела кого не надо? И села сама?

Я видел эту работу еще в детстве. Мне всегда было жалко несчастную. Мне казалось, что Гойя взывает тут к милосердию, обвиняет царящее в его время судебное зверство.

Комментарий Прадо это впечатление сознательно смазывает… Сама мол виновата, бывают взлеты, а бывают и падения. Ну и упала… Уж не франкистские ли юристы его писали?

Последние исследования показали, что на этом листе якобы изображена Мария Висенте Мендиета, которая помогла любовнику убить своего мужа. Кинжалом. Созналась в преступлении она только под пытками (оттого и «слишком чувствительна»). И Мария, и ее любовник были публично казнены в апреле 1798 года. Как видите, и я ошибся, и комментатор Прадо, а Гойя (в названии) мрачно сострил.

Не исключено, впрочем, что через сто лет найдутся еще какие-то документы в архивах и выяснится, что эта женщина – не сообщница убийцы, а убил ее мужа не ее любовник, и что он и не любовник ее, а только кузен, подвернувшийся под руку следствию, и, чтобы успокоить народ, власти вынудили его и Марию признать свою вину. Графика, как и любое изображение, амбивалентна. И все интерпретации – даже самого художника, не только специалистов и публики – частное дело… Даже «прямой» и «честный» репортаж часто врет, представляет все не так, как есть, а что так называемое «искусство» вытворяет…

Уверен, что для Гойи было важно показать на этом офорте светлую женскую фигуру, серые стены и пол тюрьмы и черные тени… ночного горшка, крысы и каких-то других графических существ (рыбы, ящерицы). А