это нравилось. Как Мао Цзэдуну (тот тоже не мылся годами).

Какая же у христиан (и у мусульман, и у евреев) патологическая боязнь наготы!

Или, что то́ же самое – боязнь правды.

…

«Однажды пришли к нему два языческих философа, думая, что могут искусить Антония… Философы удалились с удивлением. Они увидели, что и демоны боятся Антония».

Два философа – уж не они ли изображены Босхом правее Антония на центральной части триптиха… Или правее и ниже?

Хотя их тут трое… пардон…

Один – с длинным клювом, другой – с висячими ушами, кошачьей мордой и открытой пастью (тоже, видимо, хочет «угрызть») и с воронкой на голове. Третий – с обритой по-монашески головой, в очках, со звериной мордой, книжку читает, а вместо тела у него – человеческие останки… Настоящий философ.

Правее философов – самая, на мой взгляд, интересная группа демонов.

Тут и ведьма-дриада на огромной крысе, с ведьменышем (бесовская богородица), и птицо-человек верхом на лошади-кувшине в доспехах ниже пояса с органическим «ежом» вместо головы (вот уж пугало, так пугало! Позже его воспроизвел Макс Эрнст), и маг, и рыцарь-сорока, и мальчик-русалка с тарелкой каши на голове…

Выше их – адская купальня, достойная отдельной статьи, а чуть пониже – заточённый в половину утки «схоласт». Рядом с ним – рыба, она же рыболовецкая шхуна с командой из двух чернявых бесов… Левее нее – огромная райская ягода, из которой выступают бесы в зверином обличье, лошадиный череп, играющий на арфе, сидящий на черепахе без панциря, но в деревянных туфельках. В висящей корзине сидит голая ведьма в капюшоне монашенки и с кривым мечом.

Искусство абсурдного адского конструирования Босха достигло тут своей высшей точки.

Комментировать его бесполезно.

Капричос

Третий мадридский день.

Сегодня я провел в залах Босха только часок с небольшим, а потом бродил по роскошным коридорам Прадо. Шел… и пытался как-то отреагировать на вызов хертогенбосского мастера… противопоставить его мощному образному напору хоть что-то свое… собственное… выстраданное…

Тщетно.

Мысль отступала… Фантазия бездействовала. Я был разбит наголову, разгромлен. Солдаты мои разбежались. Личность моя напоминала пазл из тысячи фрагментов, которые глупые дети растащили по огромной квартире.

Часа два я ходил по Прадо и собирал себя по кусочкам. Вроде бы собрал. Но думать так и не мог. Жить не мог. Потому что дьявол-Босх умудрился завязать узлы на подвижных нитях моего сознания. И «швейная машина» моего существования (прогоняющая мысли сквозь ушко реальности) сбоила.

Не надо было мне так открываться! Почерствее надо быть. Пожестче…

Узлы эти необходимо было, во что бы то ни стало развязать. Или разрубить.

Чтобы на самом деле не превратиться в андрогинную куклу со средней части триптиха «Сад земных наслаждений», застрявшую в предсуществовании, или в одного из демонов с правой части, мучителя душ и тел грешников, не обладающего, однако, ни телом, ни душой… Ведь я точно знал, в кого меня превратит Анубис-Босх, если я не смогу ему помешать. В беса, поднимающегося по лестнице в адский бордель во внутренностях человеко-дерева. В того… со стрелой в заднице.

…

На картины почти и не смотрел, потому что – они не красота, не безобразие, не развлечение… никакие они не портреты, не ландшафты, не мадонны, не распятия – а только и единственно ловушки для странствующих по нижним мирам невротиков. Для идиотов вроде меня. Сооруженные и расставленные мастерами ловитвы. И их красоты и перспективы – и другие наркотизирующие снадобья – для того и доведены до совершенства, чтобы дичь поглубже засунула в них свою шею. Чтобы нырнула в завораживающий клейкий мираж… Тогда они захлопываются как цветы-плутонианцы и начинают свою жертву сосать… добывают так особую, сверхфизическую энергию, чтобы жить своей вампирической жизнью…

Пока время, солнечный свет, жучки или невежды-реставраторы не уничтожат их самих.

Не позволил ни Рубенсу (прелое мясо которого терпеть не могу с детства), ни Тициану (это уже лучше), ни Тьеполо, ни Тинторетто, ни Эль Греко, ни Веласкесу увлечь себя, загнать внутрь картины и сожрать с потрохами… хватит с меня и Босха.

Брел себе и брел…

Как сапер по минному полю.

…

У одной картины, однако, остановился. Только посмотрел на нее, и… не смог заставить себя идти дальше. Заворожила. Поймала, как дионея кузнечика.

Поздний Гойя. «Молочница из Бордо» (ил. 62). Какая свободная живопись!

Океан.

Воздух.

Свет.

Дыхание и трепет жизни.

Тут же влюбился в эту Молочницу по уши.

И босховские узлы тут же исчезли. Стоило ей только посмотреть мне в глаза.

Швейная машина застрекотала и начала шить… Челнок привычно засновал… и ткань жизни побежала в даль как лисица, ушедшая от охотников.

Перед этой картиной меня – как Достоевского перед эпилептическим припадком – посетило что-то вроде озарения или видения.

«Молочница из Бордо» вдруг открылась как дверка сейфа, за ней показалась камера с полукруглым окошком… и тут же садануло оттуда нездешним светом… промелькнули и тени… явно не кошерные… и кто-то позвал меня… птичьим голосом.

Я увидел большую руку и неприятную, зубастую мордочку гнома… руку он протягивал ко мне (и она становилась больше и больше!) и шептал по-щеглиному: «Мы хитренький народец, оле оле оле… Компре ву? Продаем хорошее настроение оптом! Заходи к нам, дружище, покажу тебе кое-что на филейных частях монашенки. Не прогадаешь! У нас весело. И Брамбила и Нестор тут. Не надоело тебе с этим брабантским жмотом якшаться? Он же мухомор, а не художник! Укошмарил тебя. И винцом угостим настоящим. Наваррской лозы».

В левой его лапе сверкнул заполненный бордовой жидкостью бокал.

Нестор, гаденький карлик, показал мне хлеб, смоченный в вине, съел его и всунул в беззубый рот большой палец. Зачмокал. А жуткая старуха Брамбила сделала неприличный жест и поиграла кокетливо ножкой сорок шестого размера с грязными ногтями, обутой в засаленный сандаль.

Брабантским жмотом? Это он про Босха?

Зажмурил глаза и зажал руками уши… а потом… ошарашенный и «в смущении великом» отошел от «Молочницы» и побрел потихоньку к выходу. Коленками назад.

Решил, что у меня уже «началось», и что скоро «капец».

Зашел в книжный магазин.

Посмотрел мутными глазами на книжные полки и собрался было уходить – ужасно хотелось принять прохладный душ, успокоиться и вздремнуть часок – как вдруг увидел корешок здоровенной книги.

Los caprichos de Goya

Книга была не новая, видимо продавцы взяли ее у знакомых на продажу. Издана в Барселоне, в 1977 году. Бумага – превосходная. 40 евро.

Раскрыл наугад…