Побагровев, он стал барабанить пальцами по столу:

– Я просил твою подпись лишь затем, чтобы удовлетворить твою ослиную гордыню. Договору быть в любом случае, с твоей подписью или без нее.

– Поступай как хочешь. Можешь хоть душу дьяволу продать. Что касается меня, то я сегодня же уезжаю в Эссекс, к нашим кораблям.

Я направилась к двери, застигнув врасплох дона Мануэля и фламандских вельмож, притаившихся в коридоре вместе с собаками.

– Господа, известите его светлость короля Англии, что ее величество королева Кастилии желает с ним попрощаться. Сейчас же!

* * *

Я галопом мчалась в Эссекс сквозь ливень и бурю, и мысли бушевали в моей голове, подобно порывам ветра. Вновь оказавшись в том же промозглом поместье, я три недели ждала Филиппа, хотя давно уехала бы в Испанию, если бы команда корабля не отказалась мне подчиняться. Я уже готова была выйти в море на шлюпке, когда вернулся Филипп с сундуками всевозможных побрякушек и золотым блюдом, которые подарил ему Генрих Седьмой. Его шею украшал медальон английского ордена Подвязки.

– Жаль, что тебя не было на церемонии, – сказал он. – Я стал кумиром всего двора. Теперь я эрцгерцог Фландрии, король Кастилии и рыцарь ордена Подвязки.

Я воздержалась от комментариев. Мне пришлось ужинать с ним в зале, а когда дон Мануэль, которого Филипп постоянно сажал рядом с собой как равного, попытался со мной заговорить, я категорически отказалась. Лишь когда я вернулась в свои покои, меня стошнило от отвращения и убогой английской еды.

Той же ночью Филипп постучался ко мне. Видя пьяный блеск в его глазах, я догадывалась, что он придет, и сомневалась, что запертая дверь станет для него препятствием. Беатрис сидела на тюфяке вместе с Сорайей, широко раскрыв глаза. Я молча прислушивалась к его крикам:

– Открой! Открой, кастильская сука!

Он колотил по двери кулаками и ногами и наверняка разбудил бы все поместье. В конце концов я открыла: в таком состоянии он вполне мог приказать слугам выломать дверь. Едва мои фрейлины выскочили в коридор, он развернулся ко мне, замахнувшись кулаком:

– Только попробуй хоть раз еще от меня запереться!

Глаза его напоминали красные щелочки: он явно выпил больше крепкого эля, который предпочитали англичане, чем весил сам. Глядя на занесенную надо мной огромную руку – на хлебах Генриха Тюдора он еще растолстел, – я ответила:

– Если посмеешь меня ударить, я не только запру дверь, но ты вообще никогда меня больше не увидишь.

Фыркнув, он опустил руку:

– Можно подумать, ты сумеешь меня остановить.

Не став напоминать ему, что только что именно это и сделала, я направилась к кровати. Филипп начал возиться с гульфиком. Я знала, зачем он пришел. «Сделай ей еще ребенка, – сказал ему карлик. – Сделай ей ребенка, чтобы в Испании она была податливее».

Я легла на спину и задрала сорочку. Мне не хотелось приезжать в Испанию в синяках и ссадинах – пусть уж лучше поступает по-своему.

– Ах, Хуана, – пробормотал Филипп, – так ты все-таки меня хочешь? Хочешь своего Фелипе?

Ему никак не удавалось справиться с гульфиком – настолько он был пьян. В конце концов он вытащил свое достоинство сверху и начал накачивать его кулаком.

Мне казалось, несмотря на все, я должна хоть что-то почувствовать, хоть последнюю искру былой страсти. Но ощущала лишь прикосновение его жирных пальцев и невыносимую тяжесть пьяной туши. Происходящее выглядело неким гротеском, карикатурой. Еще немного, и меня бы стошнило прямо ему в лицо.

Минуту спустя он шумно выдохнул, скатился с меня и тут же захрапел с раскрытым ртом, источая отвратительный запах перегара. Я соскользнула с кровати, подошла к креслу у окна, села и стала глядеть в темноту, разрываемую вспышками молний.

Я просидела всю ночь не шевелясь, стараясь не думать о его семени в моей утробе.

На рассвете я открыла клетку и выпустила воробья в серое английское небо.

Не знаю даже, как описать мое возвращение домой. Когда вдали появились иззубренные белые утесы, бухты северного побережья Галисии и увенчанный башней Геркулеса зеленый мыс, я почувствовала себя свободной, словно воробей, выпущенный на волю из клетки невыносимого существования.

К галеону подошли рыбацкие лодки, посланные из портового города Ла-Корунья. Я с наслаждением наблюдала, как широко раскрылись глаза и рот рыбаков, когда капитан на ломаном испанском крикнул, что везет их величеств короля и королеву Кастилии. Меня не волновало, что Филиппа он назвал первым, – мне хватило бурной радости моих соотечественников, которые начали быстро грести к берегу.

Я была в Испании. И первой меня встретила Ла-Корунья, город на северо-востоке моей страны, стоявший среди плодородных долин. Здесь жили работящие немногословные люди, преданные Кастилии.

– До чего же унылый вид. – Ко мне подошел Филипп. – Я надеялся, что мы высадимся где угодно, только не здесь.

Я даже не взглянула на него:

– Да, я знаю, где ты предпочел бы пристать к берегу, – в Ларедо, где ждут подкупленные тобой гранды вместе со своими вассалами. К счастью, твой страх утонуть пересилил решимость предать моего отца.

– А ты весьма вспыльчива, моя инфанта, – усмехнулся он, сжав мою руку. – Советую тебе, однако, попридержать язык, если не хочешь прибыть в свою драгоценную Испанию под ярмом и в уздечке.

Я отстранилась. О том, что наше совокупление месяц назад принесло свои плоды, я ему ничего не говорила и собиралась молчать до последнего. Как и прежде, он наверняка воспользовался бы поводом вновь ограничить мою свободу, в которой я сейчас так нуждалась.

– Мне нужно переодеться. – Я прошла мимо него. – Хочу выглядеть, как подобает женщине моего положения.

– К чему лишние хлопоты? – безжалостно рассмеялся он. – Ты и так в последнее время ходишь только в черном!

Я направилась в свою каюту, зная, что скоро ему станет не до смеха.

* * *

Казалось, встречать нас вышел весь город. Женщины и дети несли поспешно собранные букеты весенних цветов, мужчины надели лучшие воскресные одежды. Нашего прибытия никто не ожидал, и городские власти из кожи вон лезли, чтобы оказать нам достойный прием. Радости их не было предела, но они жалели, что им не хватает времени для устройства встречи со всем полагающимся великолепием, какого я заслуживала.

Улыбнувшись, я покачала головой. Фанфары меня не интересовали – мне вполне хватало того, что меня приветствуют мои подданные.

Филипп притоптывал ногой, мало что понимая из моих слов, поскольку так и не удосужился в полной мере овладеть испанским. Требовалась помощь дона Мануэля, который нашептывал ему перевод, стоя на скамеечке для ног. При словах «мои подданные» глаза его яростно вспыхнули. Высоко подняв голову и выпятив грудь, он прервал мою беседу с чиновниками, что являлось вопиющим нарушением этикета, и мы направились пешком к собору, где нам должны были вручить ключи от города. В качестве нашего временного пристанища был выбран доминиканский монастырь.