— Я прикажу заарестовать тех, кто мешается в государственные дела... — проговорил он сурово и гневно.

— Всех офицеров гвардии не арестуешь, Григорий Григорьевич. С кем же тогда остаться, с одними солдатами. Да, и как знать, может быть рядовые ещё более офицеров оскорбились этим слухом. Если дело кого и занимало прежде, то теперь, после объяснения и клятвы графа Алексея Разумовского, надо всё бросить. Всё кануло в воду. И нечего стараться его со дна вылавливать мирным гражданам на соблазн. Бывали примеры в истории, что королевы выходили замуж за своих подданных, но что возможно за морем для Россиянина, — он считает грехом или соблазном у себя на Руси. И так... Прикажите взять этих болтунов и их товарищей и строго расследовать дело. Во-первых, узнать, кто пустил смехотворный слух о нашей свадьбе.

Орлов поднял глаза на государыню и переменился в лице от гнева, но промолчал, ибо Екатерина весело и добродушно усмехалась, чуть не смеялась.

— Во-вторых, продолжала она, кто поехал будто бы за Иваном, да и поехал ли?.. В-третьих, кто ищет вашей смерти, кто предложил злодейство и кто брался совершить его?

Генеральс-адъютант, не промолвив ни слова, вышел от государыни и поехал к брату Алексею.

До вечера пробеседовали вдвоём эти два брата, два героя июньского переворота, два русских сказочных молодца, олицетворение удали и удачи — идущих об руку.

Да, действительно, это были "удальцы — удачники" — любимые герои народных грёз и сказок за века! Те молодцы, которые и не ищут, а находят, и не желают, а получают, которым само всё в руки лезет, само на службу просится,так, зря... Ни за что, ни про что!.. Всё к ним в батраки идёт: и ковёр-самолёт, и шапка-невидимка, и жар-птица, и конь-шестикрылат!.. И все они доставляют избраннику своему, добру-молодцу Иванушке: и горы золота и серебра, и целые королевства заморские, царевну красоту со звездой во лбу...

Поздно расстались братья Орловы, и генеральс-адъютант вернулся домой во дворец в свои отдельные покои — грустный и печальный. Наутро уже был у него список всех офицеров, посещавших сборища Гурьевых.

На другой день по всему городу были произведены аресты единомышленников.

По собственному желанию, вызвался быть и был назначен в число расследователей дела один сановник, дельный, влиятельный, юрист-буквоед, за которым слепо шли другие коллеги...

Это был сенатор Камыш-Каменский. Совесть серого люда, угощавшегося у князя, не обманулась...

XIX

Дело о злоумышлении конечно затянулось.

Наряженное следствие над арестованными выяснило, что был заговор освободить бывшего императора Ивана, чтобы возвести снова на престол, но что к этому — никаким, действием соумышленники не приступали, а только об этом рассуждения имели промеж себя... Равно выяснилось и намерение убить графа Григория Орлова. И то, и другое вместе не вязалось! Коль скоро было злоумышление на лишение новой императрицы престола в пользу принца Ивана — то зачем же было нужно освобождать её от дерзновенного, стесняющего её действия и требующего чрезвычайной награды за свои услуги!

Розыски повсюду и допрос всех заключённых на счёт Чихачёва, или Лихачёва, или Лихарёва — разъяснили, что первый ни при чём: с преступниками не водился и командирован начальством по особому служебному делу. Второй и третий не существует, а их однофамильцы даже не офицеры. Никогда о Гурьевых и сборищах у них не слыхали. Главный виновник, "заводчик» всего и, как доказано, "персональный оскорбитель на пустых словах её величества" — Семён Гурьев, сознался, что у них было "только одно враньё", а "в предмете" особого ничего не было, только хотелось, по злобе на Орловых, пошуметь, чтобы дали тоже какую награду за июньский переворот, "коей были лишены" по забывчивости или по злобе на них Орловых, за то, что они "отстали" ещё весной и "тянули на сторону бывшего императора". Главные виновники и их большие приятели были заключены в остроге, в секретном отделении, и содержались строго. Все остальные были вскоре освобождены, с увещанием ничего не разглашать о выдержанном допросе. Но в числе освобождённых не было ни Борщёва, ни Алексея Хрущёва.

Оба отвечали и показывали на допросе своём всю истину... Они были замяты совсем иным делом и с самокруткой им было не до Гурьевской компании. Но в обвинении их судьями в "знании и недонесении" о заговорщиках — оправдаться было трудно.

Подобной виновности не отрицали ни тот, ни другой. Но обоих молодых людей держали менее строго и позволили им даже видеться с князем, который, упав было духом временно, — снова энергично начал хлопотать и просить всех о заступничестве за зятя и его приятеля.

Многие офицеры, арестованные сначала и выпущенные, стали свидетелями по делу.

Более всех и подробнее всех показал драгун Побездинский, просидевший под арестом всего одни сутки. После него не менее знал и показал офицер Лев Толстой, затем измайловец и товарищ "заводчиков» Михаил Шипов. Эти три офицера отозвались равно хорошо о Борщёве и об Алексее Хрущёве, так как первый, не сочувствуя заговору, переехал даже с их квартиры к Шипову и был озабочен своим частным делом и женитьбой, а второй при многих свидетелях называл всё "пустобрёшеством» и убеждал не раз брата родного, тоже "заводчика", Петра Хрущёва, бросить "всё враньё" и переехать к тётке Основской, подальше от отчаянных братьев Гурьевых.

Однако многих офицеров, знавших о "празднословии на сборищах» и не донёсших, освободили тотчас и они почлися свидетелями, а сержант Борщёв и рябчик Хрущёв обвинялись в этом преступном деянии и не освобождались. Разница была в том, что оба не находили Гурьевых в своих ответах преступниками, а считали по совести и называли в показаниях своих при допросах "болтунами" или "шалыми".

— Мало ли кто что врёт ныне! — говорил Хрущёв. — Все врут! Ходить доносить — в сыщики попадёшь!

— Моя обязанность и желание были удалиться добровольно от болтунов! — говорил Борщёв. — А идти на них с доносами — почитал негодным, тем паче, что был уверен, что они сами, без меня, доврутся до беды.

Когда Борщёву заявили, что офицер-преображенец Баскаков очень дурно о нём отозвался, то Борис отвечал твёрдо и даже гневно:

— И слава Богу! Если бы такие офицеры как г. Баскаков меня хвалили и за приятеля выдавали, то это было бы для меня срамом.

Прошёл месяц, а друзья сидели в заключении. Князь Лубянский выбивался из сил. Наконец он подал прошение государыне, и получил обещание правого и милостивого суда...

Анюта сидела тоже в добровольном заключении