их таил опасность обжечься. Оба они будто прыгали у костра — кто выше.

— Зря ты злобишься, — вздохнул Юрий.

— Пододвигай кресло к столу… Зря. Должно быть, ты прав. Все когда-нибудь исчезает. Но, конечно, не бесследно.

— Ага, — сказал Юрий, — хочешь все же оставить след, пессимист?

— Не отрицаю. А при чем тут «пессимист»?

«А ведь это у него чисто профессиональное, — внезапно пришло на ум Юрию. — Видно, и вправду не дается человеку работа…» Юрий впервые задумался о самой специфике чужой, незнакомой ему профессии. Одно дело — неживая природа, и то с ней мозги свихнешь, а тут объект исследования — люди, с их силой и слабостью. Тончайший механизм души, тысячи оттенков. Быт, психика, социология. Поди отличи временные величины от постоянных, улови закономерность, правду факта, что истинно, а что миф. Можно ли здесь обойтись без понятия «точная позиция», так иронично прозвучавшего в устах Андрея! Все равно что оказаться посреди бурного моря без компаса. И эта простая, незамысловатая, найденная им самим правда ободрила. И, то ли оберегая ее, то ли не желая волновать Андрея, он решил не ввязываться в спор, не такая уж и тайна этот их костер — хворост горит, только и всего. Лезть в него очертя голову не стоит. Но и уклоняться негоже.

И он сделал первый шажок:

— Я понимаю, все не так просто. Правда всегда трудна. И не потому, что я эмпирик… или человек, не обладающий, как тебе кажется, широтой взгляда. Просто к жизни надо относиться серьезно, мир сложен, идет борьба, и она требует определенности. Это закон движения, от этого никуда не денешься.

Андрей, казалось, не слушал, занятый едой. Вдруг сказал:

— Может быть, может быть… Творчество — отвага. Своеобразный талант. А если его нет? — Он поморгал растерянно, будто с разбегу стукнулся обо что-то лбом. — Или не хватает знаний… Нужен ведь огромный комплекс знаний…

— Я вот думаю, — неожиданно для себя произнес Юрий, — в мире неспокойно. И как нужно нам быть твердыми… Понимаешь, а вдруг грянет? Чепуха, конечно, не верю я, земляне поумнели…

— Не волнуйся, за твою спину не спрячусь.

Юрий осекся, ему стало не по себе при мысли, что Андрей мог уловить в его словах упрек.

— Извини, ты меня не так понял…

— Да? Ну, спасибо за доверие… Хлопотун ты, однако. Все-то тебе кажется, что ты-один в поле воин, а зря. Мы свою преданность друг другу никогда не доказывали, слова были не в моде. Каждый делал свое дело молча, знал свое место. Надо будет, не стану ждать, когда позовут.

Юрий молчал, чувствуя, как горят уши. Поднял глаза и, увидев, что Андрей улыбается, только смог спросить:

— Ты чему?..

— Недавно от ребят письмо получил.

— Правда?! Тебя, наверное, по газетам нашли.

— Наверное… Бабенко с Политкиным на целине обжились, механизаторы. Чудаки… Вишневку прислали и сало. То, что мы с омлетом едим. Если, мол, в чем нуждаюсь, чтоб написал. И вообще: если что, только свистните — старая гвардия не подведет.

У Юрия вдруг защипало в горле, он на мгновение отвернулся. Потом с удивлением уставился в тарелку; она была пуста. Съел — и не заметил.

— Я тоже, — хихикнул Андрей, — это на нервной почве, так бывает. И что за чертовщина, как соберемся, так в спор. Нет бы поговорить, ну, скажем, о прекрасном поле, посудачить, как мужики на приволье… Да ты к наливке и не прикоснулся, давай омлетика подложу. Не волнуйся. Любе останется. А то еще приготовлю. Это ее еда, я-то мясо предпочитаю, а вот привык и к этому кушанью. Великое дело привычка…

— А где она?

— В женской консультации, потом, наверное, по магазинам рванет, тут уж их не остановишь. Ну, будем!

Густая сладкая влага на миг обволокла сознание, и — то ли в Юрии еще бродили слова о смысле жизни, то ли разговор о Любе обратил его в прошлое — подумалось о странных зигзагах судьбы. Ракитяны, высокая медсестра с брезентовой сумкой на плече — Любовь Дмитриевна.

— Надо же, — сказал он, — столько лет жили врозь, знать бы, что будете вместе, тогда бы уже поженились.

— А может, давно бы разошлись? Или тебе известен рецепт постоянства?

— Это дар природный… Или нет?

— Ну!..

Стефкино словечко — «ну»…

Андрей произнес это очень тихо и словно поперхнулся, слегка побледнев, так же быстро взял себя в руки, крепко, горстью, утер лицо.

Юрий промолчал, размышляя о «рецепте постоянства».

Встревоженность неким намеком в свой адрес — и Шурочкин, разумеется, Андрей вполне мог быть в курсе дела — уступила место жалостной удивленности, вызвавшей в памяти давнюю ту полесскую зиму, пахнувшую издалека неповторимым теплом юности, красной шапочкой клубной певуньи Стефки, что упала тогда, среди поля, подсеченная бандитской пулей, на руки лейтенанту… Значит, не просто так у них было с Андреем, не летучий гарнизонный роман, вот оно что — донесся отзвук сквозь годы…

— Любишь, — хрипло произнес Андрей, — плюй на все, на все разговоры. Любовь — то же творчество, та же отвага. Ты ведь за этим пришел, за советом?

«Стало быть, все-таки не секрет».

— Не угадал.

— Ну, тогда по делу. Извини, не смог помочь. Сами вы плаваете, и я профан, чего же зря шуметь? Неумно. Да и Люба мою фамилию берет, так что не шибко этично получится. А в рабочем порядке я на нее нажму, хотя говорить с ней трудно, бес противоречия, и, кажется, только со мной. Прямо беда.

— Любит, наверное.

Андрей внимательно посмотрел на гостя.

— С тобой все просто, ясно… и я другой. А уйдешь, опять наплывет чертовщина всякая. Но с Любой я непременно побеседую, постараюсь.

— А как же с бренностью, суетой сует?

— Я для тебя постараюсь. Тебя беречь надо.

— От чего?

— От всего. От тебя самого, в конце концов, чтобы старел помедленней.

Он ушел от Андрея с неясным чувством грусти и облегчения. Домой вернулся засветло, и опять потянулись часы…

Звонок был настойчивый, дребезжащий, будто кто в отчаянии жал на кнопку, не веря, что ему откроют. С бьющимся сердцем Юрий вскочил с тахты и, протопав по коридору, открыл дверь. Не сразу узнал.

— Мама…

Она была так не похожа на себя в обвисшем, словно не по росту, костюмчике, в смешной шляпке — абажурчиком — с какой-то цветочной блямбой.

Он суетился, отнимая у нее то плащ, то сумочку, не находя им места.

— Ну? — Мать улыбнулась, глядя на него снизу вверх. И он растерянно улыбнулся в ответ. Она показалась ему очень маленькой, совсем старушкой. Всего три года прошло, как они расстались, в памяти мама оставалась такой же, как в день его отъезда с последних каникул на