9. В начале правления Якова I пуритане были частью национальной Церкви и надеялись навязать ему свои доктрины. В Хемптон-корте под председательством короля была созвана конференция, чтобы изучить их петицию. Яков I даже нашел удовольствие в этой богословской дискуссии, пока не были произнесены слова пресвитерианство и синод. Они вызвали у него тягостные воспоминания. «Если вы хотите Пресвитерианскую церковь, — сказал он, — то она так же согласуется с монархией, как Бог с дьяволом… Джек, Уилл и Том могут критиковать мои поступки; Джек скажет: „Это должно быть так“, а Уилл возразит: „Нет, это должно быть не так, а эдак“. — И, схватив свою шляпу, чтобы покинуть заседание, он воскликнул: — Известно, как они обходились с этой несчастной дамой, моей матерью, и со мной самим во время моего несовершеннолетия… Так что я подведу итог: никаких епископов, никакого короля… Если это все, что ваша партия имеет сказать, я заставлю вас считаться с принятыми нормами, а не то изгоню из страны». Этой речью он превратил религиозную распрю в политическую. Пуритане вычитали в Библии, что вера должна быть воинствующей и что долг всякого человека, знающего истину, состоит в том, чтобы добиться ее торжества. И они вознамерились попытаться, раз уж их к этому вынудили, добиться ее торжества над самим королем.

10. Начиная с этого момента надо различать в английском духовенстве три партии: партию Высокой церкви, наименее отдаленной от Римской, которая приняла ритуал, предписанный Тюдорами; пресвитерианскую — нонконформистскую партию, которая остается в Церкви, но желает ее реформировать; и независимую, или «конгрегационалистскую», партию, которая осуждает одновременно англиканский епископат и пресвитерианский синод. Независимые (индепенденты) отказывались признавать государственную Церковь, хоть английского, хоть шотландского типа. Церковь для них была группой христиан, объединенных только своей волей. Некоторые из них в своем уважении к индивидуальной свободе доходили даже до отмены крещения детей и крестили только взрослых, которые уже могли верить, — это были баптисты.

11. Важно понимать, что для независимых протестантов в то время не было никакой надежды мирно практиковать свою религию, если они оставались в Англии. Многие решили уйти в изгнание и с 1608 г. эмигрировали в Голландию, но там наиболее требовательных из них тоже обеспокоила окружающая ересь. В 1620 г. они приехали в Саутгемптон и сразу же сели на «Мейфлауэр», который должен был доставить их в Америку. Этих первых пилигримов было 102 человека. Они надеялись обосноваться у северной границы территории Виргинской компании, но из-за ветров и течений высадились севернее, в области, которая сегодня называется Новая Англия. В последующие годы, которые в Англии были не слишком благоприятны для пуритан, к ним присоединились тысячи эмигрантов, и в этой новой стране люди, которые предпочли изгнание ереси, установили, как это можно было предвидеть, теократию.

1. Между двором Якова I и его парламентом не было ничего общего. Двор, фривольный и распутный, кишел скандалами, в которых супружеские измены были наименьшим злом. Король, человек слабый, мягкотелый и привязчивый, не мог обойтись без фаворитов, выбранных скорее благодаря привлекательности их лица, нежели качествам государственных мужей. Он обсуждал с ними наиболее серьезные дела не за столом совета, но в конце ужина или после охоты. В начале своего царствования ему хватило благоразумия сохранить рядом с собой Роберта Сесила (которого он сделал графом Солсбери) и некоторых из лучших советников Елизаветы, но постепенно власть перешла к фавориту Роберту Карру (ставшему графом Сомерсетом), а потом к Джорджу Вильерсу, молодому человеку двадцати двух лет, очаровательному, бедному, хорошего происхождения; он был весьма цинично выбран архиепископом Кентерберийским и его союзниками для того, чтобы выжить Сомерсета. Королевский кравчий, постельничий, рыцарь ордена Подвязки, барон, виконт, маркиз, главный адмирал, надзиратель Пяти портов, герцог Бекингем, любимый министр Якова I, а потом и его сына Карла, «никогда, — пишет Кларендон, — не видывали, чтобы человек проделал путь быстрее и вознесся к первым должностям государства единственно с помощью своей красоты». Переписка Бекингема и Якова I свидетельствует о поразительной фамильярности, с какой подданный обходится со своим государем. Можно вообразить, какое отвращение должен был внушать этот жизнерадостный и насквозь прогнивший двор серьезным джентльменам, которые, как и во времена Елизаветы, представляли тогда в парламенте английских йоменов и буржуа. Эти депутаты от провинций были далеки от лондонских соблазнов. Они, по словам Тревелиана, являлись наследниками многих поколений «сельской здоровой жизни, воспитанными на елизаветинской культуре и вдохновленными пуританской религией». Двор на них не оказывал влияния. Они не зарились на выгодные места, но знали, что у короля не было другой вооруженной силы, кроме «натасканных банд» или ополчения графств, которые думали так же, как парламент. Не искавшие благосклонности и недоступные для страха, они гордо пользовались своей привилегией порицать королевскую администрацию, а после заседания, где совершенно свободно говорили то, что думали о герцоге и даже о короле, совершенно безбоязненно возвращались пешком из Вестминстера в Сити, потому что чувствовали себя защищенными от злопамятства двора молчаливой, но действенной поддержкой лондонских буржуа и подмастерьев.

Ренольд Эльстрек. Яков I на заседании парламента. Гравюра. 1608

2. И этому парламенту, сознающему как свои обязанности, так и свою силу, Яков I хотел наивно навязать свои представления о божественном и наследственном праве королей. Это было новой теорией для Англии, где выбор совета, а потом парламента всякий раз преобладал над правом наследования, когда того требовало благо страны. Яков I, логический ум, хотел превратить монархию в связную систему, а на благословенной земле непоследовательности, каковой являлась Англия, это было вернейшим средством сделать ее непопулярной. Если верить королю-богослову, не только сам помазанный и коронованный монарх становился священной особой, но, поскольку Бог заранее выбрал и освятил всех будущих королей, и парламенту оставалось лишь принимать к исполнению божественные повеления. Король ответствен перед Богом, а не перед своими подданными. Он не подчинен закону, потому что сам является законом. «Rex est Lex» («Король есть закон»). Эта доктрина, которую Яков I некогда противопоставил притязаниям Шотландской церкви, оскорбила палату общин.

3. Абстрактной системе короля она противопоставила английский обычай. Она еще не требовала контроля за действиями исполнительной власти. Кроме случаев измены, министры еще никогда не были ответственны перед парламентом; их административные действия от него не зависели. Но общие принципы, согласно которым управлялась нация (то есть законы), надлежало формулировать только «короне вкупе с парламентом», и эти законы были обязательны для самого короля, его министров и его совета. С точки зрения исключительно теоретического права оба тезиса, абсолютной монархии и монархии ограниченной, были вполне допустимы. И парламенту, и короне их полномочия делегировал носитель высшей власти — народ, но при Тюдорах монарх подчас гораздо лучше выражал народные настроения, нежели палата общин. На практике же этот конфликт было необходимо разрешить. Политический строй жизнеспособен только в том случае, если, сохраняя за реальными силами страны возможность их выражения, освящает высшую власть в государстве, которая может в момент принятия решения иметь последнее слово. «Высшая власть, — скажет позже Гоббс, — может быть только разделенной».