Антонис Ван Дейк. Портрет Томаса Уэнтворта, графа Страффорда. Около 1633

3. Уильям Лод, как и Страффорд, был человеком жестким, но добропорядочным. Этот властный архиепископ, не слишком приспособленный к тому, чтобы управлять англичанами, полагал, что в Церкви твердость вероучения лучше свободы мнений. Он желал навязать единообразие веры и церковных ритуалов. «Если он мог принудить, то не тратил время на убеждения». И всю свою жизнь следовал этой линии жесткого поведения. В Оксфорде оскорбил богословов-кальвинистов, сказав им, что пресвитериане так же опасны, как паписты. Поскольку он кланялся перед алтарем и склонял голову всякий раз, когда во время богослужения произносил имя Иисуса Христа, папа, ободренный столь утешительными симптомами, предложил ему сан кардинала. «Нет, — ответил Лод, — не сто́ит, пока Рим является тем, что он есть». Он был последователем Аристотеля и полагал, что привычка — вторая натура, и ему казалось, что единообразие церковных ритуалов неизбежно приведет к единству веры. И старался навязать и то и другое. Будучи лишен жестокости, он не сжигал и не пытал, но осуществлял над Церковью административную тиранию.

4. Опираясь на церковные суды и, в частности, на суд Высокой комиссии, он очищал университеты и духовенство. Надзирал за слишком протестантскими проповедями и приказывал сократить их. Запрещал недовольным общинам призывать «лекторов», чтобы дополнить англиканскую проповедь. Закрывал домовые церкви пуритан и запрещал их молитвенные собрания. Яков I в 1618 г. опубликовал «Книгу о спорте», в которой поощрял подданных продлевать свои воскресные забавы, пренебрегая пуританской субботой. И подкрепил это предложение превосходным доводом: слишком большая суровость и негибкость рискуют отвратить души от религии; спорт полезен для телесного здоровья и готовит людей к войне. Это заявление привело пуритан в ужас, и они отказались читать книгу в своих церквях. Яков не настаивал; Лод захотел принудить их. Настоящие протестанты с грустью видели, что благодаря влиянию королевы отношение к католикам отличается некоторой терпимостью, в то время как они сами подвергаются преследованиям. Войны на континенте заканчивались победой католических держав. Многие пуритане в отчаянии решили тогда покинуть родину и отправиться в Америку, подальше от Лода и Рима. Более 20 тыс. из них присоединились к пилигримам с «Мейфлауэра» и образовали ядро Новой Англии, где ввели наиболее характерные для Англии того времени установления. Возможно, что без давления Лода североамериканская цивилизация никогда бы не стала англосаксонской. Но тогда никто не мог предвидеть столь отдаленного последствия гонений, и жизнь тысяч пуританских семей в Англии, каждый вечер собиравшихся у очага, чтобы чтением Библии поддержать свою веру, полнилась горькими воспоминаниями и постоянной тревогой.

Антонис Ван Дейк. Уильям Лод, епископ Кентерберийский. 1636

5. Какие сборы мог взимать монарх, если соблюдал законы? Tunnage and Poundage? Взимание этой пошлины зависело от объема торговых сделок, но в течение полугода купцы Лондона, протестуя против заключения в тюрьму сэра Джона Элиота, которое сочли произволом, воздерживались от покупок и продаж. Коммерсанты отказывались от коммерции! Это было важным знаком, который не был понят. С помощью своих легистов, которые отыскивали в древних текстах архаичные права, король взимал уже вышедшие из употребления налоги, в том числе и «добровольные»: например, тех, кто обосновался в королевских лесах несколько веков назад, обязывали выкупать свои земли у короля; продавали дворянские титулы; вспомнили об обязательном рыцарстве, о подати на содержание ополчения (coat and conduct money), о налоге на извозчиков (hackney coaches) — новшестве того времени; потом стали продавать монополии придворным, что обогащало за счет населения и казну, и концессионеров. Карл хотел навязать своим подданным использование некоего мыла, плохо сваренного корпорацией таких «монополистов». Это мыло, разъедавшее и белье, и руки прачек, прозвали popish soap — папистским мылом. Хозяйки Лондона думали, что ожоги от него символичны, что таким же образом оно сжигает их души.

6. Между королевской четой, уединившейся в Уайтхолле среди прекрасных голландских и итальянских картин (которые король покупал на континенте), окруженной придворными, в кружевных воротниках, с длинными завитыми волосами, в широкополых фетровых шляпах с пером, и лондонскими купцами с их серьезными супругами-пуританками, в серых платьях, и коротко остриженными подмастерьями выросла тогда стена предрассудков, злобы и молчания. Враждебное общественное мнение уже не находило никакого предохранительного клапана. Никакого парламента больше не было, а стало быть, не было и общественных обсуждений; все сочинения подвергались цензуре; проповеди придирчиво разбирались Лодом; собрания были запрещены. Но, несмотря на непопулярность стольких мер, никакого серьезного возмущения долго не случалось. Для этого народа, пекшегося о соблюдении закона и привыкшего за век правления Тюдоров почитать государя священной особой, мятеж против короля все еще казался чудовищным поступком.

7. Среди старинных налогов, которые восстановили люди короля, был и ship money, то есть корабельный налог. Во все времена он был в ходу только в приморских городах, призванных участвовать в обороне побережья, предоставляя корабли и экипажи. Карл I распространил эту обязанность на всю страну и потребовал не кораблей, а денег на их постройку. Требование отнюдь не было абсурдным. Со времени Якова I из-за отсутствия мощного военного флота английская морская торговля была отдана на милость пиратов. Берберы осмеливались атаковать суда даже в английских водах и захватывали рабов даже на ирландском побережье. Когда Страффорд принял командование в Ирландии, его личные вещи были похищены пиратами. Карл I в своем письме городу Лондону описывает «эти грабежи со стороны турок и прочих пиратов, которые насильно отнимают суда, имущество и товары наших подданных», и просит город Лондон предоставить ему военный корабль водоизмещением в 900 тонн, а также четыре других, пятисоттонных, и один трехсоттонный, «все вместе с артиллерией, порохом и экипажами». Но чтобы англичане согласились с этим налогом, одной его полезности было недостаточно; требовалось, кроме того, чтобы он был одобрен парламентом. Такова была хартия английских свобод; таков был тезис, который защищали несколько граждан, в том числе известный Джон Хемпден. Шериф графства потребовал у него с одного из его владений 31 шиллинг 6 пенсов и с другого 20 шиллингов корабельного налога (ship money) (1637). Он отказался, но не из-за суммы, конечно, поскольку его состояние было велико, а из принципа. «Разорили бы 20 шиллингов Хемпдена? Нет, но выплата даже половины этой суммы в тех условиях, когда она была потребована, сделала бы из него раба». Он позволил таскать себя по всем юрисдикциям, и, хотя суд казначейства в конечном счете осудил его (семью голосами против пяти), общественным мнением он был оправдан. Англичане начали обнаруживать, что само соблюдение закона может привести выдающиеся души к мятежу.