— Нет, — запротестовал я с набитым непрожаренным тунцом ртом. — Думаю, Жан-Мари с радостью сдал бы в аренду уже ушедшую в мир иной прабабушку в качестве девушки по вызову, если бы посчитал, что это может быть прибыльным делом. Но я не верю, что он нацист.

— Нет, не нацист. Не настоящий нацист. Ты не понял, как… как же это слово? — Николь взмыла вилкой вверх. — Солидно. Быть фашистом во Франции солидно. Это некая ностальгия.

— Я и не знал, Николь, что ты так сильно интересуешься политикой, — сказал я, чувствуя легкое разочарование. Учитывая мое обостренное чувство сексуального голода, я уже было подумывал предложить ей пару уроков с целью изучения новых английских слов интимной тематики. Что-то вроде «О-о-о-о!» или «А-а-а» и «Да, Пол, еще, еще, мой вечный двигатель любви». Но если она увлекалась политикой — спасибо, не надо. Это мы уже проходили с Алексой. Скажу одно слово, противоречащее ее взглядам, — и привет оргазму.

— Нет, не то чтобы очень, — ответила Николь, — но моя семья родом с юго-запада Франции, мы жили недалеко от Каркассона. И все у нас в роду были коммунистами.

— Ммм, правда? — Неожиданно Николь снова показалась мне сексуальной. Коммунисток я всегда представлял длинноногими блондинками, готовыми с энтузиазмом взяться за любую работу в поле и отдать самое дорогое, что у них есть, дяде Джо. Хотя Николь, конечно, была далека от образа длинноногой блондинки, даже в моих изголодавшихся по женским прелестям глазах.

— Но давай вернемся к нацистами. Это не то, что ты думаешь. Мой муш тоше не понимал. Моя семья не хочет смерти капитализму. Они всего лишь члены сельшкохозяйственного кооператива. Который был основан коммунистами. Это традиция. Мой отец состоял в движении шопротивления нацистам. Он пмогал хамериканцам…

Она становилась все сексуальнее с каждой минутой. Дочь борца? Вынуждена прятать меня, сбитого английского летчика, под кроватью. И вот однажды ночью, когда ее отец отправился на оперативное задание подорвать железнодорожные пути, она говорит мне: «Сегодня тебе не надо спать под кроватью», а я научу ее всем этим английским «О-о-о» и «А-а-а».

— …и у Жан-Мари большие, очень большие политические хамбиции.

— А, что? Извини! — Она резко вырвала меня из сорок четвертого.

— Жан-Мари. Хон не хочет быть пэром маленького городка.

— Мэром.

— Да, мэром. Спасибо. Эта атомная электро…

— Электростанция.

— Эта атомная электростанция, это едь важный для региона вопрос. Если у нехо будет тостаточно политического влияния в регионе, атомная станция однозначно будет построена. Хон будет почитаем как… как ты говорил? Un homme d'influence.

— Влиятельное лицо.

— Спасибо. Это помошет ехо политической карьере. И, ха… — Она улыбнулась с философским выражением лица. — Хон и финансово выиграет от этого.

«Выиграет ли?» — теперь предстоящие выборы не казались мне такими уж скучными. Я заказал шоколадно-апельсиновый десерт с помадной глазурью, дабы отпраздновать такие новости.

— Эй, Николь, я ведь не сказал тебе, что начал преподавать английский.

— О! Ф школе?

— Да, неплохие уроки. Думал, вдруг ты захочешь позаниматься…

Как-то у меня выдалось свободное от занятий утро, и я отправился в уже известное вам гей-кафе почитать утреннюю прессу. Как раз к полудню я вернулся, чтобы быстренько приготовить себе сэндвич со свежим, только что купленным на углу багетом. Но входная дверь не поддалась моему напору.

Трижды я вставлял ключ в замочную скважину (как обычно, ключ в перевернутом положении, я недовольно ворчу и одновременно толкаю дверь), но это ни к чему не привело. «А-а-а, дошло. Домоуправ решил сыграть запоздавшую первоапрельскую шутку и поменял на всех дверях номера квартир, и все теперь ломятся в чужие двери», — успокоил я себя, понимая, что мои догадки звучат глупо. В конце концов, даже такие тупицы, как я, не заканчивавшие Оксфорд или Кембридж, отлично знают, на каком этаже они живут.

Или, может, от долгого нахождения в кармане ключи подрасплавились от высокой температуры, решил я.

Но самым правдоподобным объяснением случившемуся, как я теперь уже заметил, был сам замок, заметно изменивший внешний вид за час моего отсутствия. Кто-то поменял замок в моей двери.

Зазвонил телефон. Высветившийся номер оказался незнакомым.

— Доброе утро, месье Весс, — раздался вежливый мужской голос. Затем тот же голос объяснил, что если я хочу попасть в квартиру и забрать свои вещи, то могу вернуться в четыре часа и, собственно говоря, проделать эту несложную операцию.

— Вы кто?

— Вы нелегально проживаете в данной квартире, а потому не имеете никакого права занимать ее, — сказал голос. Мне показалось, он не ответил на мой вопрос.

— Вы из управления муниципальным жильем?

— Так вы вернетесь к четырем? — Ну вот, опять не тот ответ, что я ожидал услышать.

— Да, — сказал я, пытаясь преподать урок, как надо четко отвечать на заданные вопросы.

— Тогда до четырех, — сказал голос. — Всего хорошего.

Я решил, что выдерну голосовые связки тому, кто еще когда-либо пожелает мне всего хорошего. И еще я никак не мог взять в толк, что, черт возьми, происходит.

Если у вас зародились сомнения, обратитесь к своей консьержке. Этим португальским женщинам известно все, что происходит вокруг. Если бы Саддам Хусейн задумал спрятаться в Париже, вознаграждение за его голову пошло бы на строительство гаражей для каждого португальского гастарбайтера.

Я спустился, надеясь отыскать мадам да Кошта в ее loge, маленькой однокомнатной квартирке в цоколе неподалеку от главного входа. Она жила там вместе с мужем, который был на пару футов выше ее. Еще в комнатке умещался огромный телевизор, не припомню, чтоб я видел такого гиганта где-то еще. У них было три сына-подростка, которые приходили к ним есть, но жили в каком-то другом месте. (Однажды утром я случайно увидел, как один из них летел к родителям на всех парусах в одной пижаме.)

Мадам да Кошта открыла застекленную дверь, занавешенную тюлем, и из ее loge тут же вырвался привычный запах жареной трески. На ней были черная футболка с длинными рукавами и темные леггинсы, сальные кудри черных волос стояли торчком. В эту минуту она чем-то напомнила мне цыпленка — в глаза бросались грудка и хохолок. Увидев меня, она тут же нырнула обратно за дверь.

В этих краях меня, похоже, все считали изгоем.

Но нет, консьержка вновь показалась из-за двери, уже с убранными под обруч волосами, и принялась взволнованно извиняться за то, что еще не разнесла почту. Заодно она всучила мне пачку писем, верхнее из которых, судя по надписи, было адресовано доктору Хельмуту Рингельнецу.

— Нет, нет, — сказал я, — я зашел… да, спасибо за письма, но я зашел за другим. Мой… — Черт побери, как бы сказать, что у меня в двери поменяли замок без моего согласия? — Моя дверь не хочет мой ключ… — Я вытащил ключ и изобразил, что вдруг неожиданно для себя обнаруживаю, что он больше ни на что не годен.