«Можно ли её полюбить? Накинуться, облобызать с ног до головы?..» — спрашивал себя Орест, замечая, как старается она спрятать свои желания. Когда женщина томится любовной страстью, она источает тончайший запах. Орест улавливал этот запах каждый раз, когда они оставались наедине. Исида пахла солодом.

— Ждут, когда я позвоню, наверное.

— Позвони кому‑нибудь.

Орест набрал номер телефона Марго, вернее Тамары Ефимовны. Гудки в мгновение ока достигли абонента, и в трубке раздалось «алло» — с трудом узнаваемый юношеский голос с хрипотцой.

— Владик, это ты?

— Нет, это Феликс у телефона.

—А, ты, Феликс — Феникс! Из какого пепла? Привет! Из домашних кто есть? Марго Юозефовна?

— Она в ванне, перезвоните позже. А спрашивает кто?

— Это Орест.

Он услышал, как Феликс крикнул:

— Орест звонит! Идите скорей, Марго Юозефовна!

Раздался какой‑то шум, грохот, хлопок дверью. Стеклянными бусинками рассыпался мальчишеский смех:

— Сейчас она подойдёт!

Марго выскочила из ванны с мокрой головой, обматываясь на ходу полотенцем. Феликс бросил трубку, ушёл в комнату, чтобы не смущать её и не смущаться самому. Марго присела на стул, не решаясь прикоснуться к трубке, которая покачивалась на тумбочке. Луч электрического света взволнованно пульсировал на её чёрной поверхности. С пряди волос Марго стекла капелька воды, словно пытаясь погасить мерцающий свет лампы, вокруг которой кружила, сметая пыль, божья коровка. Она отбрасывала тень, звонко ударяясь о стекло. Божья коровка, видимо, обжигала свои крылышки. Марго охватил мелкий озноб, который исходил откуда‑то изнутри, из живота.

Она не удивилась неожиданному звонку. Наоборот, её волнение было вызвано тревожным чувством ожидания. Уже три дня, как она ждала какой‑нибудь весточки — от него или ещё от кого. Накануне ей приснился очередной вещий сон. Орест лежал обнажённый на длинном деревянном столе, выкрашенном синей краской, под цветущей липой. Цветы свисали гроздьями, ползали пчёлы. В воздухе стоял густой, бархатный аромат. Это было на Рейнеке. На его животе трепыхалась живая рыба. И хотя во сне Марго не видела отца, хотя знала, что это он принёс садок с рыбой и поставил на скамью. Она взяла кухонный нож и стала разделывать рыбу прямо на животе Ореста; отрезала головы, вспарывала брюшки, потрошила внутренности. Рыбья кровь стекала по телу, он лежал и улыбался как ни в чём не бывало. Вдруг оказалось, что это не Орест, а сколопендра. Марго одним махом рассекла ножом многоножку величиной с локоть на две части. Быстро — быстро перебирая лапками, они расползлись по разным сторонам стола и упали в душистый клевер…

— Подожди секунду, я приведу себя в порядок, — сказала она. Голос её казался таким близким, будто Марго была рядом, за раздвижной стенкой.

Орест, прижимая телефонную трубку к уху, взглянул на свою госпожу. Она тоже застыла в напряжённом ожидании. Никто не воскликнул, никто не обрадовался. Слова Исиды были сказаны буднично, без трепета; её глуховатый голос прозвучал отчуждённо.

— Что, никого нет дома в этот поздний час?

— Ещё не пришла как будто бы… — уныло ответил Орест, скривив губы.

— Позвоним попозже, — предложила Исида.

Орест положил трубку. Это была обычная женская уловка. Кому мог позвонить молодой мужчина? Естественно, самому близкому человеку, наверняка женщине, с которой был связан любовными отношениями. Исида хотела выудить из него интимные подробности его прежней жизни. Она только не могла объяснить, зачем ей нужно было знать о его прошлых женщинах. Ведь очевидно, что неизбежное сравнение с ними было бы не в её пользу. Орест клюнул, как глупая форель.

Исида заметила, как влажно заблестели глаза Ореста. Несколько секунд разговора изменили его лицо, которое, казалось, было досконально изучено. Она знала каждую его морщинку, возникавшую на лбу и в уголках глаз, когда он улыбался или хмурился. Его мимика была подвижной; лицо как будто бы всколыхнулось. Бывает, что к поверхности совершенно тихой воды подплывёт рыбёшка и, схватив насекомое, оставляет после себя блуждающие круги, словно прошлые сновидения…

Марго разбегалась кругами. Её голос, потусторонний голос, вынырнул из забвения, оставил невнятные следы на его лице. Исида пыталась их прочитать. Когда Марико была девочкой, ей позволяли бегать босиком по берегу озера Бива, где она любила изучать оставленные на песке трёхпалые птичьи следы, похожие на иероглифы.

— На твоём лице как будто бы натоптала птичка, — она провела пальцем по его щеке.

Орест вопросительно посмотрел на неё:

— Какая птичка?

— Кукушка, наверное. Когда она поёт, из её горла течёт кровь, эхо её песни улетает по ту сторону жизни.

— Это куда же? — хмыкнул Орест, не зная, что подумать.

Марико невольно слово в слово повторила предсмертный разговор со своим отцом, умершим от чахотки. Глаза её наполнились слезами. Орест смотрел, как невидимый паук сплетал под этими тёмными, непроницаемыми глазами тонкие паутинки… Вдруг в паутину влетела ласточка. Она забилась, у неё не хватало сил высвободиться из толстой, липкой паутины. На его лице отразился испуг… Глаза её напоминали ему двух плывущих в разные стороны рыб, — как на медном зеркале, которое он начищал в загородном доме, сидя перед женщиной.

В тот момент, когда вспыхнул отражённый в медной пластинке свет лампочки, Исида вспомнила вдруг, что сказал нагой мальчик из её прошлого видения. «…То моно кай эни агато…». Эти загадочные слова, будто в тёмной пещере памяти зажгли карманный фонарик, и она смогла прочесть надпись на стене: «Сначала я был мальчиком, считавшим блох в хвосте собаки, потом я был девушкой, вышивающей узор на полотне, затем виноградной лозой, вином в старом кувшине, синепёрой сорокой, среброчешуйчатой рыбой, а потом лебедем ангелоподобным, пролетающим над огромным морем, то моно кай эни агато».

Это были даже не слова, а образы самого Ореста. Наконец он предстал в прежнем облике — желанном. Руки её хотели вылепить каждый член его, каждый мускул на его теле. В тот момент, когда Орест наклонился над радио, чтобы прибавить громкость (King Crimson, Epitaph), она запустила руки в его волосы и произнесла совсем некстати:

— Ой, перхоть!

Тем временем Марго сидела у телефона и ждала звонка. Из‑под плинтуса выползла сороконожка, подбежала к её пятке, поднялась по щиколотке. Марго потянулась рукой, чтобы почесать. Сороконожка метнулась в сторону, юркнула обратно в щель. Она мысленно выговаривала упрёки, сердце её превратилось в копилку женских жалоб и обид. Из этой питательной среды вырастало мстительное чувство. Нет, взять бы да вытряхнуть всё это из шкатулки! Не всякое сердце может выдержать тяжесть пустоты, и не мудрено, что оно заполняется всяческим вздором. Марго решила, что возьмёт в разговоре с Орестом нейтральный тон, будет разговаривать ни — о-чём. «Глупое сердце, молчи!» — приказала Марго.