— До чего ж вы, простите, худой. Ну ничего, я на швах побольше припущу, чтобы потом можно было расставить. Смокинг ведь не на один вечер шьют.

Я чувствовал, что на кончике языка у него вертится слово «тощий», — «худой» он сказал из соображений профессиональной этики. Впрочем, как я мог не быть тощим, если почти ничего не ел. Что ни съешь, сразу болит. Ни вина, ни пива уже в рот не брал. На вечеринках, например, все ели и пили, а я просил стакан молока. Только молоко я еще и мог пить. Никто ничего не понимал: не болен, а пьет молоко. Уговаривали, советовали, шутили, чокались, а я со своим молоком. И мечтал лишь о том, чтобы меня оставили в покое, забыли о моем существовании.

Благодаря этому стакану молока я познакомился со своей будущей женой. Праздновал день рождения контрабасист из нашего оркестра, и я, как обычно, попросил стакан молока. Он-то и привлек ее внимание. Я ее раньше не замечал. Впрочем, когда больно, даже о женской красоте забудешь. Другое дело, что на этом дне рождения была толпа народу. Я стоял в сторонке, и она подошла ко мне:

— Вы любите молоко? Я тоже.

— Можем попросить еще один стакан, — ответил я.

— Нет, — сказала она. — Я буду пить из твоего. Можно? — А потом мы стали танцевать.

Позже я пошел к врачу, в больнице шесть недель пролежал, меня обследовали и в конце концов сказали, что только операция. Я отказался. Мне делали уколы, прописывали таблетки. До сих пор помню, робуден. В течение года я чувствовал себя лучше. Но потом опять рецидив, еще хуже, чем было. Думал, всё, конец. Жена плакала — тайком, но по ее глазам было видно. Бывают такие глаза, что по ним не скажешь, что плакали. Вытрет человек слезы — и всё. А есть такие, в которых плач долго стоит, даже если слезы давно высохли. Вот у нее такие были.

Я делал вид, что ничего не замечаю. Но однажды возвращаюсь ночью из ресторана, где играл, — она еще не спит. Посмотрела на меня, и я не выдержал!

— Ты плакала, — говорю.

— Нет. Почему? У меня нет причин плакать.

— Со мной у тебя всегда будет причина, — ответил я. — Это был плохой выбор. Тебя подвел стакан молока.

— Не шути так. — И она разрыдалась.

А через некоторое время отвела меня к травнику. Такой доктор, только лечит травами. Тогда врачи еще не верили в травы. Не знаю, где жена его отыскала. Записала меня на прием, пошла вместе со мной. Я рассказал, какие у меня симптомы и как давно. Старичок этот побормотал-побормотал и дал мне большой пакет с травами. Жена заваривала, следила, чтобы я пил регулярно — три раза в день в одно и то же время, утром и днем за двадцать минут до еды, вечером через двадцать. Ну, на вечер, если я уходил играть, она давала мне термос с отваром.

И что вы думаете, уже через месяц я почувствовал себя лучше, болело гораздо меньше, я смог больше есть, начал набирать вес. А через четыре стал таким, как прежде. Ел все подряд, даже время от времени мог выпить рюмку — и ничего. Целый год я эти травы пил, а потом уже только весной и осенью. И до сих пор ничего.

Не хотите записать рецепт? Только надо найти листок бумаги и карандаш или ручку. Давайте потом. Я помню, не забыл. Если бы я все так помнил. Только как тогда жить? И будет ли такая память настоящей? Сомневаюсь.

Нет, с женой мы разошлись по другой причине. Я вам уже говорил, что не хотел иметь детей, а она очень хотела. Я детей любил и люблю, об этом тоже уже говорил. Но своих не хотел. Почему? Это уж вы сами догадайтесь. Вдруг я неправду скажу. Жалею ли я об этом сегодня? Может быть. А может, и нет. Мы расстались, когда я уже хорошо себя чувствовал, почти забыл о своей болезни. Жены не уходят от больных мужей. Тем более она — никогда бы меня не бросила из-за болезни. Правда, я долго не признавался ей, что болен. Узнав обо всем, она даже сказала как-то:

— Если ты не станешь лечиться, я от тебя уйду.

Я не хотел мучить ее своей болезнью. Я бы никого не посмел мучить своей болезнью, тем более жену. Болело, да. Но к любой боли можно привыкнуть, если она постоянная. Как тогда, в кафе — мне было больно, но я его слушал. И возможно, из-за этой боли, нараставшей справа, под ребрами, спросил:

— Он болел?

Не стоит задавать вопросы из-за того, что тебе самому больно. Я тут же в этом убедился.

— Нет, — ответил он. — Покончил с собой. — Казалось бы, спокойно, но при этом поднес к губам пустую чашку. И добавил: — Прошло столько лет, а мне это по-прежнему причиняет боль. Причем все большую. Поэтому спасибо, что согласились выпить со мной кофе.

Я, признаюсь, не понял, какая тут связь. Мы по ошибке поклонились друг другу, а теперь он меня благодарит. Затем, ни с того ни с сего, мой собеседник спросил:

— Вы в каком году родились? Так я и думал. Когда отец вернулся с войны, мне было примерно столько же лет, сколько вам. К счастью или к сожалению, он не попал в плен. Какое-то время скрывался, поэтому вернулся не сразу. Мы его уже не ждали. И вот нежданно-негаданно он возвращается — в гражданском, заросший, исхудавший. Тем более можно подумать, что радости нашей не было предела. Считается, что так обычно бывает, когда человек возвращается с войны... И правильно. Эта радость, можно сказать, вписана в каждое подобное возвращение. Разве что человек возвращается в пустой дом, на пепелище. Подумайте, что это всегда означало — возвращение с войны... Один вернулся, другой не вернулся — это определяет масштаб нашего опыта. Один вернулся, другой не вернулся — словно трещина. Будто человеческая судьба постоянно мечется между радостью и болью. Если смотреть на войны с этой точки зрения, может показаться, что они ведутся только ради возвращений. Точно это высшая мера человеческой радости. Или величайшая боль, если человек не вернется. Поэтому возвращение с войны может быть ярчайшим свидетельством того, что победа жизни над смертью