От напряженной умственной деятельности у Пилипенчихи закружилась голова, она оступилась и сверзлась с пенька в кусачую крапиву, зеленые листья которой напомнили ей о необходимости снять с огня утиное варево. Почесывая обожженное крапивой колено, бабка сбегала в кухню, выключила газ, выволокла горячее ведро во двор, остывать на сквознячке, и снова полезла на пенек.

Едва она высунула голову над забором, как калитка Спиногрызовых отворилась, и показалась Настька. В первый момент бабке почудилось, что девка, поникнув рыжей головой, бредет на полусогнутых, как инвалид-полупаралитик. Потом стало ясно, что ее кто-то несет, точнее даже, толкает впереди себя, подхватив под мышки. Скрюченная Настька, волоча джинсовые ноги по земле, выдвинулась из калитки, и Пилипенчиха увидела, кто ее тащит: вторая Настька, которая не очень рыжая!

– Свят, свят, свят! – зашептала бабка.

Сама не зная, чего испугалась, Пилипенчиха втянула голову в плечи и секунд тридцать тупо смотрела на жучка, ползущего по доске забора. Жучок был один, в глазах у бабки не двоилось. Убедившись в этом, она вновь вынырнула над забором, и успела увидеть отъезжающую иномарку. «Жигуленок» остался стоять на улице. Настек не было видно ни одной.

Пилипенчиха неохотно слезла с пенька и потопала кормить гневно вопящих уток.

Ирка шагала по огороду Спиногрызовых к калитке, ведущей на улицу, испытывая смешанные чувства. Во-первых, законное чувство гордости передовика производства за выполнение и перевыполнение плана: вместо обещанной мне четверти часа подруга продержала Спиногрызовых под дубом двадцать одну минуту. Более того, там они и остались стоять, в тоске глядя на вожделенные желуди.

Но Ирка так и не дождалась моего конспиративного звонка с сообщением о благополучном завершении операции, поэтому испытывала сильное беспокойство.

Хлопнув калиткой, Ирка сразу подбежала к машине и заглянула в салон. В первый момент ей полегчало, потому что она увидела меня на заднем сиденье.

– Ты спишь, что ли?! Забыла, что должна была дать мне отбой? – распахнув дверцу, накинулась на меня Ирка.

Я не отвечала и даже не шевелилась, что было на меня настолько непохоже, что Иркино беспокойство вернулось и удвоилось.

– Ленка, ты почему молчишь? Что с тобой? – Встревоженная подруга потрясла меня за плечо, повернула мою голову, заглядывая в лицо, и тут испугалась по-настоящему.

Лицо у меня было мертвенно-бледное – покойница, да и только!

Ирка прислушалась, обнаружила, что я еще дышу, но еле-еле. Пощупала пульс – слабый, едва заметный. Попыталась поудобнее уложить меня на сиденье, поправила сползшую с плеча вязаную кофту, и тут увидела на моем предплечье характерный след недавнего укола.

– Е-твое! – Выругавшись, Ирка поспешно села в машину, рванула ее прочь от спиногрызовского дома, и, уже вывернув на шоссе, не останавливаясь и не переставая рулить одной рукой, другой нащупала на поясе мобильник, кое-как настучала номер и позвонила капитану Лазарчуку.

Долгий сумбурный разговор, состоявший в основном из покаянного монолога Ирки, съел остатки ее телефонного счета, но дал немедленный результат. Уже на въезде в город нашу «шестерку», завывая сиреной и мигая огнями, остановила милицейская машина. Высунувшийся из нее Серега Лазарчук помахал Ирке, призывая следовать за патрулькой, и кортеж из двух отчаянно сигналящих автомобилей вихрем понесся по городским улицам.

– Слышь, Васька, шо я нонче видела!

Едва во двор вкатилась красная «Нива», и сын с невесткой вылезли из машины, Пилипенчиха поспешила поделиться с ними сенсационными результатами своих наблюдений:

– К Спиногрызовым Настька приезжала!

– Ну и что? – без интереса вопросил Василий, вытаскивая из багажника пакеты с покупками.

– И то! Она не одна приезжала, а вдвоем!

– С мужем, что ли? – лениво поинтересовалась невестка.

– А вот и не с мужем! С другой Настькой! Ну, что ты на меня смотришь, как на дуру? Говорю, Настек было две! Одна рыжая, в брюках и на «Жигулях», вторая не очень рыжая, в юбке и на «Мерседесе», чи как он там называется, не знаю. Одинаковые – прям как близнецы!

– Это «жигуль» и «мерс» тебе одинаковые, как близнецы? – насмешливо хмыкнул Василий.

– Дурень! Настьки одинаковые!

– Маманя, вы опять у меня в гараже шарили? – насупился сын. – Говорил же вам, не лезьте в шкафчик, то на полке в бутылках никакой не уксус стоит, то самогонка!

– Я не пьяная! – обиделась Пилипенчиха.

– Она не пьяная, она дурная, – подтвердила Галка.

– Не дурнее вашего! – разозлившись, в голос закричала бабка. – А ну, умники, гляньте на улицу, там чужой «жигуль» стоит!

Пожав плечами, Василий шагнул ближе к забору и глянул поверх ограды. Улица была пуста.

– Ну шо, мама, допрыгались с пенька на пенек? – злорадно сказала Галка. – Мозги-то у вас и повыскакивали! Все, пора в дурдом!

– Тихо! Слышь, машина порыкивает по проулку? Все дале и дале, вот ужо и не слыхать совсем, – скосив глаза, Пилипенчиха напряженно прислушивалась. – То Настька на «жигулях» укатила!

– Не-е, то лягушонка в коробчонке едет! – ехидно хихикнула вредная невестка.

– А ну, геть отседова, лягушонка! – гаркнула на нее бабка. – Пшла вон, корова безмозглая!

– Поглядеть еще надо, кто тут безмозглый! – пробормотала Галка, направляясь в дом.

Василий пожал плечами и направился за ней. Пилипенчиха, оставшись одна во дворе, ворча, влезла на пенек и вперила горящий взгляд в пустую дорогу. Авось Настьки еще вернутся…

Рыжие или не рыжие, но девки больше не показывались, однако растревоженная Пилипенчиха еще долго терпеливо караулила их на пеньке, слезая с него лишь для того, чтобы размять затекающие ноги.

В десятом часу вечера, уже лежа в кровати, Галка решительным тоном сказала мужу:

– Все, Вася! Кончилось мое терпение! С бабкой надо что-то делать! Видишь, старуха совсем спятила, да еще буйная делается – гляди, как она на меня набросилась!

– В город свезу, в больницу, – буркнул Василий, накрываясь с головой одеялом.

– В психиатрическую, – удовлетворенно добавила Галка.

Если бы бабка Пилипенчиха могла заглянуть в городскую психушку в этот самый момент, ее нервное расстройство усугубилось бы: как раз в десятом часу вечера врач-психиатр профессор Топоркович внимательно осматривал экстренно доставленную пациентку, голубоглазую рыжеволосую девицу в испачканных землей джинсах и вязаной кофте.

– Увидела я ее морду – и у меня сердце в пятки упало, – возбужденно рассказывала Ирка теплой компании, в глухой полночный час рассевшейся у горящего камина в их с Моржиком особняке.

Компания состояла из самих хозяев дома, меня с Коляном, капитана Лазарчука и незнакомого мне худощавого мужчины с нервными руками пианиста. Масяня спал в соседней комнате на безразмерном итальянском диване, и у него там тоже была компания: кот, уютно устроившийся на соседней подушке и прикрытый общим с Масей одеялом по верхние лапы, и пес, проведенный мной в комнату втайне от Ирки. Собака спала на пушистом ковре, прислонив к дивану мохнатую спину, на которой покоилась Масина ручонка. Этим троим было хорошо вместе.