— Среднего роста и сложения, — перечислял Александр собранные приметы, — белокожий. Волосы темные, но не черные, вероятно каштановые. Думаю, это боггарт. Необходимо проверить каждого.

— Это огромная работа! Вы уверены…?

Положив пальцы на висок Эбберлайна, Александр передал ему ощущения: восхищение Старой кровью, возбуждение, вожделение и сразу же — инстинктивный страх перед затаившимся в трясине чудовищем. На оборотней, фейри, кобольдов и гоблинов так не реагируют.

— Не все можно объяснить словами. Но если почувствуете что-то похожее, зовите меня.

— Обязательно. И мистер Райдер… камеры переполнены, нам негде держать подозреваемых.

Опять?

— Не подозреваемых, а виновных, — поджал губы маг. — Или вы предпочитаете, чтобы насильники и грабители и дальше гуляли по Уайтчепелу?

— Подозреваемые в насилии и разбое, — поправил его Эбберлайн. — Мы договорились держать ваше присутствие в тайне, их дела расследуют традиционно. Я не могу отправить человека на виселицу без доказательств.

— Слова Гончего не достаточно? — зло спросил Алекс, за две недели нахлебавшийся ландонской грязи до тошноты. — Вам показать, что они делали? Каждый из них? — указал он на сидящих за решеткой. — Смотрите!

«Ты погляди, какая! Стой, крошка!..»

«Деньги давай, парень. Нету? А мы сейчас поищем… Дэнни, держи-ка его…»

«Сейчас дверь подопру… Поджигай!»

«Ты нас сдал? Ты, знаю… Том видел, как ты трепался с легавыми. Ничего, укоротим сейчас язык…»

— Я не могу отправить их под суд без вещественных доказательств, — выдавил Эбберлайн. От пронесшихся перед глазами видений закололо в груди, и инспектор зашарил по карманам в поисках лауданума. — И не могу пустить в ход вашу подпись. У меня даже заявлений от пострадавших нет!

— Да потому что пострадавшие мертвы!

— Мистер Райдер, у меня руки связаны! Вы каждый день ходите по Уайтчепелу, вы видите, что здесь происходит! Мы не успеваем расследовать жалобы, с которыми к нам…

— Работайте лучше!

— А чем мы, по-вашему, занимаемся? Чем мы занимаемся? — стукнул кулаком по столу инспектор. Флакон лауданума подпрыгнул и разбился о половицы, сладко запахло опиумом. — У меня людей не хватает, они бегут отсюда при первой возможности! Это у вас, магов, все просто! Увидел, обвинил, повесил! А нам вкалывать приходится, чтобы найти улики для присяжных!.. Мистер Райдер, ваши показания записаны, будут пущены в дело, но сейчас я должен отпустить этих людей!

— Пусть убьют еще кого-нибудь. Браво, инспектор! — выбивая ладонями искры, зааплодировал маг. На скулах Алекса играли желваки. — Браво!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Десять дней, десять проклятых дней, разыскивая Потрошителя, он нырял в чужие воспоминания, пропитывался ими, чувствуя себя то глумящимся над сумасшедшей бродяжкой скотом, то грабителем, ломающим пальцы торговцу, то плачущей из-за побоев женщиной. Доки облили его помоями, но Уайтчепел сквозь призму дара смердел, как выгребная яма — пытаясь хоть как-то очистить его, маг две недели забивал камеры встреченными отморозками.

Чтобы через несколько дней снова вляпаться в их расчетливую жестокость и глумливую похоть.

— Вы понимаете, что они мешают мне? — выплюнул Александр. — Вместо того, чтобы искать Потрошителя, я вязну в этих ублюдках!

— Укажите десятерых, которые отвлекают вас сильнее всего, — отвел глаза инспектор. — Я что-нибудь придумаю.

— А остальных отпустите?

— Ваше сиятельство!..

— А катитесь-ка вы к дьяволу! — вспылил Александр. — И не забудьте помолиться за жену и сына, они ведь тоже ходят по этим улицам. — Маг оттолкнул полицейского и выскочил под дождь.

Над Уайтчепелом сверкали молнии. Сильный порывистый ветер гремел жестью на крышах, свистел в арках, хлестал по лицу ледяными жгутами ливня. Мостовая превратилась в реку. Высокий вал шел с верхних улиц к Темзе, канавы бурлили и пенились, избавляясь от скопившегося сора и нечистот. И казалось бы, вода должна отмывать эти улицы, стены, закопченные витрины и окна, покосившиеся прилавки, вывески, воздух — но во рту стало гадко, к горлу поднялась желчь. Александр вцепился в столб с разбитым фонарем и зашелся в мучительном кашле.

Ментальный дар, которым в последние дни маг пользовался чаще, чем за все годы службы, бесновался с погодой: он срывал блоки, сносил щиты, тек над Леман-Стрит, и голоса в голове не умолкали ни на секунду. Улица была пустой — все живое попряталось от дождя, но Александр слышал, что происходит в каждой комнатушке почерневших от сажи домов, за каждой дверью пабов и лавок.

«Где виски?.. Джонни, будь хорошим мальчиком, подай бабуле бутылку…»

«Лиззи, Кэт, вышивку нужно закончить к утру. Если не успеем — заказов больше не будет».

«Флеш, господа». «В рукаве у него флеш! Бей жидовскую морду!..»

«Десять пенсов, мистер… Сделаю, что захотите! Не думайте, я уже все умею!.. Восемь пенсов!»

«Кровь из носа, надо два шиллинга. Арчер убьет».

«Плесни. Устал».

«Мой Бонни за океаном… Мой Бонни за морем… Верните мне Бонни…»

«Мистер Стивенсон, я две телеги разгрузил!» «Две телеги, десять пенсов». «Договаривались на шиллинг, мне деньги нужны!» «Всем нужны». «Но вы же обещали!..» «Том, выкинь его отсюда».

«Пять шиллингов? А подешевле ничего нет?» «От чахотки — нет».

Видения, запахи, чужие жизни захлестывали безумием и болью. Но хуже всего — безысходность. Злость и ненависть он выжигал, как в доках отвечая ударом на удар, но в отчаяние погружался, как в болотную тину: барахтался, давился, глотал ее, пытаясь вдохнуть — и мир выцветал до безжизненно-серого. Серые дома, серые улицы, одинаковые землистые лица. Редкий серый дым из печных труб. Серый дождь. Серые лохмотья, которые когда-то были женщиной — она прячется от ливня в горе мусора и, раскачиваясь, напевает детскую песню: «Мой Бонни за океаном… Мой Бонни за морем… Верните мне Бонни…» Слава Триединому, у него пока есть деньги на свой угол. На лекарства не хватает. Но это ничего, он крепкий. Чахотка ерунда, с чахоткой тоже живут, ему же всего двадцать два! Главное, чтобы кровь никто не увидел, погонят. Прошлой ночью приснилось, что Бонни умер… Только глаза болят. От вышивки все время болят глаза и немеют руки. Доктор, в прошлом году обходивший трущобы, сказал, это от того, что она кособоко сидит — но по-другому никак: окошко маленькое, стола нет, а свечи нужно экономить. Ветер и волны, верните мне Бонни… Десять пенсов… Что с ними делать? Один раз поесть у мамаши Джен? Купить костей для бульона на неделю? Или джин для отчима, чтобы не трогал мать? А ботинки разваливаются, крыша течет, скоро платить за аренду проклятой хибары, из школы погнали, и единственная рубашка порвана в безобразной драке со Стивенсонами… Верните мне Бонни, верните мне Бонни, верните мне Бонни! И ведь стараешься, стараешься, а оно как в прорву! Не одно, так другое, не другое, так пятое! Верните мне Бонни, верните мне Бонни, верните мне Бонни! И что ни делай, как ни изворачивайся, завтра будет таким же — серым, пустым, голодным до головокружения, до боли в висках, с исколотыми пальцами, с натруженной спиной и босыми ногами, с болью внизу живота после каждого раза, со звоном цепи и всполохами разлома, с порезами, ошейником, кровью и проклятыми ящерицами — «Жрите…»