Она моргнула. Ерунда. Фантазия. Потом, вдохнув, начала снова:

— Я просто хочу…

И он снова перебил ее, но не поворачиваясь и не глядя на нее:

— Я не желаю этого слушать! Как ты понять не можешь? Я правда не желаю знать всего этого дерьма!

И его голос заставил ее замолчать. Это был голос старика, усталый и обреченный. Она сидела не шевелясь и смотрела на его бордовую спину. Он застыл, едва дыша. Такой взрослый и такой все-таки маленький. Всего девятнадцать лет. Почти двадцать. Ему столько же, сколько было ей, когда она отправилась учиться на радистку в Кальмар, и он такой же ранимый, пожалуй, даже ранимее. Она решительно подавила гнев, вдруг шевельнувшийся внутри, эту змейку, поигрывающую высунутым язычком, которая молча напомнила Элси о том, чего Бьёрн стоил ей тогда, змейку, шептавшую про стыд и страх, боли и одиночество, а потом, улыбнувшись своей змеиной улыбочкой, — обо всем, что обрушилось на него. Успех. Слава. Деньги. Задержав дыхание, она пыталась рассуждать здраво. Какая разница? Дело ведь не в том, что этот мир сделал с каждым из них. А в том, что она сама сделала с Бьёрном.

— Прости, — сказала она наконец, но голос прозвучал сухо. Словно она на самом деле не просила прощения.

Он не ответил. Может, вообще не расслышал. Он по-прежнему стоял неподвижно, повернувшись спиной. Она сидела так же неподвижно, а потом вдруг поднялась и задвинула свой стул под стол. Это ведь невозможно. Бесполезно. Бессмысленно. Бьёрн не намерен ни смотреть на нее, ни говорить с ней. Она тихонько выскользнула из кухни, но на миг остановилась в дверях и взглянула на него в последний раз. Он все так же неподвижен. Блестящие волосы упали на лицо и заслонили его. Он больше ей не виден. Совсем. Затем она перешагнула порог и неслышно вышла в холл.

— Какого черта!

Он оторвал кусок бумажного полотенца и высморкался, потом скрючился над мойкой, когда плач стал накатываться снова. Какого хрена! Не позволять себе этого думать! Не сметь!

Он закрыл глаза, ища в себе гнев. Нашел. Стал распалять его. Заставил подниматься, расширяться, как тесто на дрожжах. Долбаная старуха! Чертова ведьма! Это подействовало. Он стоял не шевелясь, пытаясь загнать слезы назад. Спрятать. Забыть. Потом наклонился и открыл кран, зачерпнул ладонями холодной воды и ополоснул лицо. Снова стоял неподвижно, и вода текла на халат. Прогнал прочь все мысли. Отметил, что малая часть его «я» сохранилась совершенно невредимой, а в другой части осталось место лишь для одного влечения. Но влекло его не к Кэролайн, не к Элси, не к успеху, не к деньгам. Его влекло ничто. Отдых в месте, которого нет нигде.

— Горевать не стану, — проговорил он вслух.

И тут же обернулся. Что было нелепо, никто ведь не слышал. Он опять один. Один и совершенно спокоен. Он снова потянулся за бумажным полотенцем, оторвал клочок и тщательно промокнул лицо. Открыл дверцу под мойкой, выкинул мокрую бумагу в ведро, повернулся. Окинул взглядом кухню.

Вот так. Теперь он снова стал собой. Бьёрном Хальгреном. Поп-иконой.

— Не может быть! Элси Хальгрен, неужели?

По асфальту возле телефонной будки разгуливала трясогузка, покачивая хвостиком. Элси крепче прижала трубку к уху и неуверенно выпрямилась.

— Да. Конечно же это я…

Женщина в пароходстве рассмеялась:

— Иной раз подумаешь, что и правда Бог есть.

— Простите?

— Ой, извините… Я не хотела… Я просто к тому, что мы о вас только что говорили.

— Обо мне?

— Да, пытались найти ваш телефон.

— У меня пока что нет телефона.

— Ну и ничего. Ведь вы сами позвонили. Как раз когда мы сами вам звонить собирались. Дело в том, что радист на «Анастасии» заболел. Отправление уже сегодня вечером. Из Мальмё. Сможете заменить?

— Что? Я не знаю…

Женщина не слушала.

— Подождите секундочку. Сейчас Арне подойдет.

Стало тихо. Элси закрыла глаза. Бог есть? Пожалуй.

Потому что теперь ей надо исчезнуть. Хорошо бы прямо сегодня.

— Элси!

В его голосе она расслышала улыбку. И такой знакомый гётеборгский выговор.

— Арне, — сказала она и увидела, как трясогузка вдруг остановилась, постояла секунду неподвижно, потом расправила крылья и улетела. — Вам что, правда радист нужен?

— Вот они!

Голос Евы качнулся, мгновенно перейдя из обычного восторга в нечто, напоминающее тревогу. Сюсанна глянула на нее. Что это с ней? Но комментировать, разумеется, не стала, а, изобразив лицом некоторое предвкушение, проследила за взглядом Евы. Бьёрн, конечно, тоже ничего не сказал, он сидел с закрытыми глазами и притворялся, что спит, но не спал, Сюсанна это знала. Было ясно по дыханию. Слишком частому. Пф, пф, пф. Словно он настолько рассвирепел, что сможет убить их всех взглядом, если откроет глаза. Знай она, что он так обозлится — никогда бы не поехала с ним на гастроли. Ни за что на свете.

Он уже был раздраженный и сердитый, еще когда красный гастрольный автобус только подъехал к гимназии. Отказался выйти и дать автографы девчонкам, которые стояли там и ждали. Это, между прочим, ее школьные товарищи — но ему, конечно, плевать! Он только глянул в окно, а потом задернул занавеску, чтобы его не видели. Едва поздоровался с ней и Евой. Когда Ева приблизилась, вид у него был вообще враждебный, он не встал, не обнял ее, не поцеловал. Отвечал односложно, когда она спросила, как они поедут. Сперва в аэропорт Энгельхольм. Потому что большая часть группы приземлится там. И кстати, надо торопиться. Торопиться, блин, надо, так что если бы они могли сесть наконец на свои места…

Даже Хассе, их роуди, который вел автобус, заметил его высокомерный тон и, чтобы разрядить обстановку, стал рассказывать довольно дурацкие похабные анекдоты. Это дало шанс Еве пересесть вперед и попытаться очаровать Хассе своим смехом. Что, естественно, ей вполне удалось, и теперь она сидела в самом первом ряду и, близоруко щурясь, смотрела в окно. И вот они появились, точно. Буссе, Пео и Никлас, среди смеющейся и шумящей толпы. И Томми, на несколько шагов позади них. Он не смеялся и не шумел, он вообще показался таким же недовольным, как Бьёрн, но всего на мгновение. Потом он вдруг повернулся вправо и улыбнулся, протянул руку и хлопнул по спине парня, шедшего рядом. Парень был невысокий, довольно щуплый, но очень модно одетый. Кружева на рубашке. Черный бушлат. Красные клетчатые штаны с таким широким клешем, что штанины развевались при ходьбе и обнажали черные туфли с прямоугольными пряжками. Сюсанна читала о таких туфлях в «Бильджурнале», но забыла, как они называются. В Швеции они не продавались. Только в Лондоне.

Хассе нажал на кнопку, открыв двери, потом поднялся и выскочил навстречу. Он тоже явно знал того парня, потому что раскинул руки в стороны, словно собираясь его обнять, но затем левую опустил, а правой произвел нечто среднее между объятьем и хлопком по спине. Длинные волосы парня упали ему на щеки, когда он наклонился к Хассе. Они были пепельные, того никакого оттенка, который вообще нельзя считать цветом. Он вообще был не особенно красив, но что-то, может, одежда или стрижка, делало его красивым. Или по крайней мере — таким, как надо… И это было важно. Для парня важнее всего быть таким, как надо.