Потому что хотелось уйти от этих мыслей. Уйти от Элси. Уйти от Инес. Уйти от всех и вся. И вернуться в то место, которого никогда не было и которого больше нет.

Элси замерла, едва положив руку на калитку, и мгновение стояла неподвижно, глядя на свои белые пальцы, схватившиеся за черное железо, прежде чем наконец решилась и толкнула ее. Ведь нет же никаких оснований вот так стоять и колебаться. Ведь у нее есть полное право войти в дом сестры, даже если вдруг сестры нет дома. Там ведь сын Элси. И кто смеет сказать, что у нее нет права навестить собственного сына?

Сад красовался перед ней в розовых лучах солнца. На форзиции набухли почки, некоторые уже выпустили тонкие желтые язычки, но угрюмый рододендрон своих стиснутых почек разжимать пока не собирался. Несколько белых галантусов склонили головки над рабаткой, а позади них лиловый крокус тянулся к солнцу и уже изготовился открыть свои лепестки. Трава изумрудно сияла, земля на рабатках черно лоснилась от влаги. Весна. Наконец-то пришла весна.

Калитка, звякнув, закрылась за спиной, и Элси снова остановилась. Я жила в этой красной кирпичной вилле еще пару недель назад…

Но теперь она живет не здесь. А в маленькой серой однокомнатной квартире на Санкт-Улофсгатан, через стенку от собственной матери. Своей очень тихой матери. Вечер за вечером Элси сидела не шевелясь и прислушивалась к звукам из квартиры Лидии, но так ничего и не слышала. Ни голосов по радио. Ни музыки. Ни даже стука каблуков о паркет… Однако так и не посмела встать, выйти на лестничную клетку и позвонить к ней в дверь, а, наоборот, сама делалась все тише и все неподвижней. Вчера Элси вообще ничего не делала, не читала, не стирала, не готовила, только сидела на краешке своей кровати совершенно неподвижно и слушала тишину, покуда сумерки постепенно просачивались в окно и превращались в темноту. Если честно, она даже не разделась и не почистила зубы, когда наступила ночь, просто сняла туфли, забралась под покрывало, свернулась калачиком и уснула…

Ничего хорошего в этом не было. Это она и сама сознавала, сидя там на кровати. Были же вещи, которые она должна была сделать. Написать письма в несколько пароходств, например, и дать о себе знать, вдруг кому-то где-то нужна радистка. Повесить первую картину на стенку. Приготовить что-нибудь в какой-нибудь из своих новых сковородок и кастрюль. Она собиралась это сделать и хотела это сделать, однако не сделала. Просто сидела и смотрела на стену перед собой.

Наверное, поэтому утром она сразу проснулась с мыслью, что такого больше не повторится. Она не может себе такого позволить. И, решительно раздевшись, ринулась в ванную, встала под душ, такой холодный, что зубы застучали, а потом увидела собственный повелительный взгляд в зеркале. Одевайся. Свари кофе. Выпей его. Выйди. Поговори с Бьёрном, пока он не уехал на гастроли. Расскажи все. Вернись. Напиши письма во все эти пароходства. Устрой так, чтобы что-нибудь произошло. Что-нибудь хорошее. Что-нибудь, что разбило бы злые чары. Что-то, что сделало бы тебя той, кем ты однажды была, кем ты должна была быть, кто ты есть на самом деле.

Она стала другой. Это правда. За те десять дней, что прошли с переезда в эту ее маленькую персональную геенну, одиночество успело ее исковеркать, изувечить и переменить до неузнаваемости. После того торжественного ужина в первый вечер в сверкающей, только что отремонтированной кухне Лидии она встречалась с матерью всего трижды. Раз на лестнице. Другой — когда спрашивала у нее разрешения брать по утрам утренние газеты из ее ящика. Третий раз она позвонила в дверь матери, спросить, не надо ли ей чего-нибудь купить, потому что Элси собралась за продуктами. Не надо, ответила Лидия. Она предпочитает делать свои покупки сама и надеется, что Элси все правильно понимает. Они же взрослые люди. Самостоятельные. Независимые.

Потом Элси шла в магазин ссутулившись, но не замечала этого, пока не увидела своего отражения в витрине. Она окинула согбенную фигуру презрительным взглядом, прежде чем сообразила, что это она сама. И все-таки ей понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с силами и выпрямиться. Уйти в море, подумала она. Надо опять уйти в море… Но мысль не удержалась в голове и ускользнула прочь прежде, чем Элси вернулась домой, и когда она наконец сидела у себя на кухне, мысли уже не было. Оранжевый тетраэдр с молоком стоял возле мойки у раковины, но понадобился почти час, чтобы встать и убрать его в холодильник.

Но сегодня все иначе. Сегодня она сделала то, чего не могла много дней. Приняла душ. Сварила кофе. Выпила его. Вышла из дому, не бросив испуганного взгляда на дверь Лидии и не посмотрев на часы — ушла Лидия или еще нет. И сегодня она усядется напротив Бьёрна на кухне у Инес и пробудет с ним наедине, долго — дольше, чем когда-либо прежде. Они поговорят друг с другом. Элси наконец ответит на вопросы, которые он никогда не задавал. И это будет хорошо. По-настоящему хорошо.

Она успела взбежать на три ступеньки, пока снимала перчатки, потом подняла руку, чтобы позвонить, но остановилась. С какой стати ей звонить в дверь? Пару недель назад она входила и выходила, когда хотела. Рука опустилась и легла на дверную ручку, тяжелую черную дверную ручку с мягкими очертаниями, всегда привлекавшими Элси чем-то таким, что невозможно сформулировать для себя и рассказать другим. Нажав, она открыла дверь. Дверь распахнулась, и Элси уже собиралась крикнуть бодрое «Привет!», но так и застыла на месте, открыв рот. Слушая.

Он пел. Бьёрн стоял на кухне и пел. И пел он псалом.

— Привет! — все-таки крикнула она и подумала, что прозвучало это вполне обычно и бодро, но постояла в гардеробной чуть дольше, чем необходимо. Теперь в доме было совершенно тихо, никакого движения не доносилось с кухни. Мелькнула картинка: Бьёрн опустился на пол, он лежит там теперь, испуская последний вздох. Она выпрямилась — какая невероятная глупость! — и отогнала картинку прочь, торопливо проведя рукой по волосам. Велела себе двигаться легко и плавно, словно чтобы убедить самое себя, что она совершенно спокойна, а затем сделала шаг в холл. Бьёрн вышел из кухни в то же самое мгновение, глубоко засунув руки в карманы бордового халата и ошарашенно моргая:

— Ты?

Элси поправила сумку на плече и попыталась улыбнуться:

— Ага.

Стало тихо на мгновение, достаточно долгое, чтобы Элси успела расслышать незаданный вопрос. Что ты тут делаешь? Бьёрн первым справился с растерянностью, что-то блеснуло в его глазах, но тут же спряталось, он запахнул халат, завязал пояс и улыбнулся с некой учтивой любезностью. Точно она чужой человек.

— Хочешь кофе?

Элси кивнула, но молча. Бьёрн снова сунул руки в карманы и пошел на кухню. Элси тихо скользнула следом. Моих шагов не слышно, подумала она. Надо было, наверное, взять с собой туфли, туфли на крепких каблуках, чтобы не красться в одних чулках…

Нарядная кухня Инес, как всегда, сияла чистотой, хотя в раковине стояла немытая посуда от завтрака. Герани выстроились в ряд на подоконнике, оловянное блюдо с красными яблоками красовалось на обеденном столе поверх наглаженной льняной дорожки, служившей скатертью. А на магнитной доске для записок висела, как обычно, гастрольная программа Бьёрна рядом с расписанием Сюсанны и старой открыткой, которую она сама когда-то прислала с Ямайки. Элси кашлянула.