Я погасил свет в гостиной, поднялся на второй этаж, забрался в постель и долго глядел на луну и снег за окном. Из дыр в облаках на меня смотрели угрюмые холодные звезды. Я встал, приоткрыл окно и вдохнул запах ночи. За окном шелестели листвой деревья, и где-то далеко-далеко кричала ночная птица. Очень странно кричала. Так, что трудно понять – то ли птица кричала, то ли выл дикий зверь.

Так закончились мои седьмые сутки в горах.

На следующее утро я встал, пробежал круг по пастбищу, принял душ и позавтракал. День начался точно так же, как и предыдущие. Как и прошлым утром, небо затянули мутные, похожие на туман облака. Но температура была явно на несколько градусов выше. Ни малейшего намека на грядущие снегопады. Я натянул джинсы и свитер, нацепил на голову ремешок с козырьком от солнца, сунул ноги в кроссовки и, выйдя из дома, отправился по прямой через пастбище. Перейдя через него, я вошел в рощу примерно там же, где когда-то исчез Человек-Овца, и долго бродил меж гигантских берез. Ни завалящей тропинки, ни следов того, что здесь когда-либо проходила живая душа, я не обнаружил. Местами попадались поваленные ветром березы. Земля между деревьями была ровной и плоской; лишь какое-то время спустя дорогу мне преградил метровой ширины овраг, похожий то ли на пересохший ручей, то ли на заброшенную траншею. По-змеиному извиваясь, овраг этот убегал вглубь рощи на многие километры. Местами глубокий, местами помельче; дно его по щиколотку устилали палые листья. Довольно долго я шагал вдоль оврага, пока деревья впереди не расступились; и тут я увидел тропинку. Тропинка бежала, выступая над землей, как хребет на спине у лошади. Ее пологие обочины плавно переходили в лощину, покрытую высохшей, мертвой травой. Птицы цвета жухлой листвы, глухо фыркая крыльями, то и дело перепархивали через тропинку и вновь исчезали в густом бурьяне. По краям лощины, точно остатки лесного пожара, пылали бутоны дикой азалии.

Прошагав по тропинке примерно час, я напрочь утратил способность ориентироваться в пространстве. Этак мне в жизни не найти Человека-Овцу! Но я все шел и шел неизвестно куда, пока не услышал журчание воды. Еще через минуту я дошагал до речушки – и двинулся вниз по течению. Если память не изменяла мне, вскоре должен был показаться водопад, а там и дорога, по которой мы с подругой пришли в долину.

Еще через десять минут ходьбы я услышал шум водопада. Валуны расщепляли поток на отдельные струи, и каждая струя образовала внизу у подножия свою ледяную запруду. Рыбы в запрудах я не увидел; лишь опавшие листья плавно кружились по зеркальной воде. Прыгая с валуна на валун, я переправился через речку, выкарабкался по скользкому склону на берег и ступил на знакомую дорогу. На перилах мостика сидел Человек-Овца и смотрел на меня. С плеча у него свисал громадный парусиновый мешок, под завязку набитый дровами.

– Будешь долго шататься по лесу – встретишь медведя, – сказал он мне. – Здесь как раз бродит один, мы следы вчера видели. Если очень хочется по лесу гулять – прицепи на задницу колокольчик, как мы...

Он завел руку за спину и позвонил в колокольчик, прицепленный булавкой к наряду пониже спины.

– Я тебя искал, – сказал я, отдышавшись.

– Знаем, – сказал Человек-Овца. – Видели.

– Да? А что, нельзя было хотя бы голос подать?!

– Ну, мы думали, ты хочешь сам нас найти. Вот и молчали.

Человек-Овца достал из кармана на груди сигарету и жадно, с удовольствием закурил. Я присел на перила с ним рядом.

– Ты что, здесь живешь?

– Угу, – кивнул он. – Только ты не говори никому. Этого никто не знает.

– А мой друг? Он-то знает, не так ли?

Молчание.

– Послушай. Если вы друзья с моим другом – значит, и мы с тобой тоже друзья, разве не так?

– Так, – задумался Человек-Овца. – Получается, что так...

– А если мы с тобой друзья, ты же мне врать не станешь, правильно?

– Н-ну да, – выдавил он с озабоченным видом.

– Ну, вот и рассказал бы все честно, как другу! – сказал я.

Он облизал пересохшие губы.

– Нельзя. Ты не обижайся, но нам действительно нельзя. Так получилось. Мы должны держать язык за зубами...

– Кто тебе приказал молчать?

Но Человек-Овца молчал, захлопнувшись, как ракушка. Вокруг было тихо, только ветер уныло гудел в ветвях сухостоя на берегу.

– Успокойся, никто нас не слышит, – подбодрил я его.

Человек-Овца посмотрел мне в глаза.

– Ты про эти места ничего не знаешь?

– Ничего не знаю. А что?

– Ну, так ты знай: непростые это места. Странные тут вещи случаются. Больше мы ничего не скажем – но ты имей ввиду, если что.

– Ну вот, а сам говорил – места здесь хорошие.

– Это для нас! – пояснил он торопливо. – Нам больше ни в каком месте жить невозможно. Если прогонят отсюда – нам идти больше некуда. И Человек-Овца опять замолчал. Я понял, что вряд ли вытяну из него еще что-либо осмысленное, и перевел глаза на мешок с дровами.

– А этим ты зимой обогреваешься?

Он молча кивнул.

– Что-то я не видал никакого дыма.

– А мы и не разжигали пока. Снег выпадет – разожжем. Только дыма ты все равно не увидишь. Есть такой способ особенный! И он захихикал, очень довольный собой.

– И когда же выпадет снег?

Человек-Овца посмотрел на небо, потом на меня.

– В этом году снег ранний... Дней через десять, пожалуй.

– Значит, дней через десять дорога обледенеет?

– Наверное. Никто не приедет, никто не уедет. Хорошее время года...

– И давно ты уже здесь?

– Давно, – ответил Человек-Овца. – Очень давно.

– А что ты ешь?

– Травы всякие, корешки, ягоду. Птицу можно ловить, рыбу поймать небольшую.

– И тебе не холодно?

– Если зимой, то холодно.

– Смотри, если что нужно – могу поделиться.

– Спасибо. Пока ничего не нужно.

Человек-Овца легко соскочил с перил, сбежал с мостика на берег и зашагал в сторону пастбища. Я тоже вскочил и двинулся следом.

– А почему ты решил здесь прятаться от людей?

– Мы тебе скажем – а ты смеяться станешь!

– Думаю, что не стану, – сказал я. Что здесь можно увидеть смешного – я решительно не понимал.

– Никому не скажешь?

– Никому не скажу...

– Мы не хотели идти на войну.

С полминуты мы молча шагали плечом к плечу. Хотя выражение «моим плечом к его голове» описало бы ситуацию куда точнее.