Сэм пошевелился и вытянул руку, от которой она отстранилась. Встав с постели, она набросила халат и наклонилась над колыбелью малыша; он ухватился за протянутый ею палец и попытался взять его в рот, а она, глядя на эти крошечные пальчики, сомкнувшиеся вокруг ее пальца, ощутила в себе всепоглощающую любовь и твердую решимость.

Она наклонилась и обняла малютку, а он вывертывался и гукал, считая, что ему предлагают новую игру. Сэм всхрапнул, и малыш посмотрел в сторону кровати совершенно озадаченный.

– Ты не должен здесь находиться, мой красавчик, – сказала Лилит. – Ты должен жить в отдельной хорошенькой комнатке... чтобы под ней не было ресторана.

«Если бы я решила уйти от Сэма, – подумала она, – то нашла бы этому причину». Она знала, что было между ним и Фан, когда она сама дохаживала последние недели. Она поняла выражение раскаяния и стыда на его лице, когда он приносил ей большие букеты цветов и выращенный в оранжерее виноград. «Тебя мучает совесть, Сэм?» – иронически спросила она.

Он пытался выглядеть ничего не понимающим, но обмануть ее ему не удалось. «Да я просто чувствую себя виноватым, что ты должна столько вытерпеть. Это как-то не совсем справедливо», – пробормотал он. Но она прекрасно его поняла.

Некоторые жены могли бы устроить сцену, выгнать Фан и высказать Сэму все, что они о нем думали, но не Лилит. У нее было чувство, что она дождется более важного момента. То, что муж изменил ей, тогда как она после замужества была ему верна, давало ей ощущение власти над ним.

Готовясь с малышом на утреннюю прогулку, она надела свой новый кринолин. Она всегда одевалась по последней моде, и Сэм это одобрял. Это способствовало бизнесу, давало людям понять, что они процветают. Она стояла у зеркала, поворачиваясь из стороны в сторону, и любовалась собой; ее талия выглядела более тонкой, чем когда бы то ни было, хотя и была затянута не так туго, как прежде. Это кринолин создавал такое впечатление. Из-под его оборок мелькала ее ножка, казавшаяся маленькой и изящной. На темные кудри она надела огромнейшую шляпу, темно-синюю с розовыми лентами, гармонировавшими с розовыми бантами на корсаже ее платья. Она выглядела не только модной, но и очень красивой.

Сэм смотрел, как она готовилась пойти погулять с малышом. Никогда в жизни не испытывал он такого чувства гордости.

Лилит сморщила носик: всюду в доме ощущался устоявшийся запах табачного дыма и спиртных напитков. От него некуда было деться; он смешивался с запахом пищи; и как мрачно выглядело здесь все в утреннем свете! А ведь дети привыкают к тем местам, где растут, и их уже не отвращает то, к чему они привыкли.

– Ты выглядишь просто роскошно, – сказал Сэм. – И он тоже.

Она не ответила, и Сэм склонился над коляской, взяв малютку за ручки. Он начал напевать «Горячие тресочки»:

Старушка затеяла страшный скандал:

– Нахалы-мальчишки, таких свет не видал.

Вскочила, затопала, оп-ля-ля-ля,

Вся гневом горя, оп-ля, оп-ля-ля.

– Бу-бу-бу, – вторил малыш.

– Я никогда не слышал, чтобы дитя так рано начинало говорить, – сказал Сэм. – Через неделю или две он уже будет петь «Горячие тресочки», как пить дать. Он чудо из чудес, этот благодушный малыш. Таким он и должен быть. Разве нет у него всего, что ему нужно? Никогда ни о чем не плачет. Он знает, что его ждет. «Марпит и сын», верно? Я тебе что скажу, Сэмми, у нас с тобой будет самый большой ресторан в Лондоне, у тебя и у меня. И самые хорошие певички... Уж мы-то их раздобудем.

– Не называй его Сэмми. Его зовут Лей.

– Единственное, что мне у этого малыша не нравится, это его имя. Лей! Ну где ты слышала такое имя? Сэмми... вот как надо было его назвать. Не понимаю, почему я на этом не настоял!

– Возможно, ты был чем-то занят.

– А что ты имеешь в виду?

Глаза Лилит не предвещали ничего доброго. Как бы случайно взгляд ее остановился на переднике Фан, переброшенном через спинку стула.

– Своим умом дойди, – ответила она. – Ты ведь сообразительный. А его имя – Лей, и он будет джентльменом. Запомни это.

– Конечно, он будет джентльменом, – постарался успокоить ее Сэм. Ну и свалял же он дурака с Фан! Он и не понял, как это произошло. Ужасно глупо. Не мог подождать? Но почему-то он не воспринимал Фан как «другую» женщину. А Лилит догадалась! На то она и Лилит. Собралась использовать это, чтобы получить от него, что ей захочется. Она всегда была ловка. – Он будет настоящим джентльменом, правда же, сынок? – Сынок вместо Сэмми. Ну не мог он заставить себя называть мальчугана Леем.

Лилит улыбнулась. Она дала ему понять то, что хотела. В этот момент она почти любила его. – Ну, мы пошли. Идем, мой королевич.

Она собиралась увидеться с Амандой. В ее голове роились планы, в которых определенную роль играла Уимпоул-стрит. Лилит считала, что все еще любит Фрита, но не так безумно и беззаветно, как когда-то. Теперь у нее малыш. Она посмотрела на него в коляске – опрятный, умытый, красиво и богато одетый; с его темными волосиками – пусть и не такими кудрявыми, как у нее самой, – и розовыми пухлыми щечками он был словно с картинки; а еще она знала, что уже никогда ни одного мужчину не будет любить так, как любила Фрита. Для нее не будет никого важнее, чем ее сын. Она отличалась простотой чувств. Любовь к Фриту полностью подчиняла ее, но теперь в ней преобладало материнское чувство. Теперь и вовеки, говорила она себе, на первом месте для нее будет этот мальчик.

С каким удовольствием смотрела она на него! По пути к Уимпоул-стрит ей пришлось идти по нескольким улицам, где жили небогатые люди; совсем бедные районы она избегала, боясь, что он подхватит какую-нибудь заразу; она хотела сравнить его с другими детьми – с копошившимися на мостовой, босоногими и неухоженными, с уличными попрошайками, с бледными детьми, работавшими на эксплуатировавших детский труд предприятиях; ей хотелось сравнить его с детьми, околачивающимися у пивных, с малышами, спавшими нездоровым сном в ручных тележках после успокоительных капель Годфри. И ей хотелось сказать: «Ничего подобного ты не будешь знать, мой повелитель. Ты джентльмен и джентльменом останешься, пока моих сил хватит хлопотать об этом».

Лилит представляла себе, как он подрастает. Она хотела бы взять для него домашнего учителя; возможно, сперва гувернантку, а потом учителя; после этого она хотела бы, чтобы он поступил в Оксфорд, как Фрит в свое время. Она хотела, чтобы у него было все то, что было у Фрита. Фрит был мерилом всего.

А что предстоит ему ныне? Она ясно представляла себе Сэма, подбрасывающего мальчика к потолку, втихомолку обучающего его разным штучкам.

Она должна была признать, что Сэм будет привлекать ребенка. Уже теперь это было очевидно. Сэм будет любить его до безумия, будет портить его, учить ловчить, как он сам это делает, учить его не упускать возможности делать деньги и презирать образование. Так не годится.

Лилит понимала, чего ей страстно хотелось: ей хотелось насовсем забрать мальчика из дома с рестораном, воспитать его в аристократической обстановке с того момента, как он начнет интересоваться окружающим.