Четыре тысячи фунтов, которые Ли получил от заказчика, нашли нетронутыми у него на квартире.

Миранда пыталась сделать из этого смешной номер, но у нее ничего не вышло. И она даже догадывалась почему.

Ей захотелось пить, и она зашла в первый попавшийся бар на Бревер-стрит и взяла пива. Она никогда не понимала, откуда вязалась эта мудрость, что печали топят в вине. Должно быть, это такой хитрый миф, придуманный заправилами винно-водочной индустрии, потому что ей действительно было не очень понятно, как пара кружек пива может поднять настроение и помочь ей забыть про облом с телевидением и про все остальные обломы. Ей не хотелось напиться; ей хотелось выступить на телевидении. Это как если тебе нужны новые туфли, а тебе предлагают жареного ежа. Среди ее знакомых не было никого, чьи печали и вправду утопли в вине. Во всяком случае, так вот навскидку не вспомнишь. Хронические алкоголики типа Френка пьют потому, что, по общему мнению, выпивка помогает забыться; и ведь многие в это верят, точно так же, как две-три тысячи лет назад люди верили, что верный способ избавиться от головной боли – это просверлить дырку в голове, или что если кого-нибудь задушить посреди засеянного поля, то урожай будет богатым. Может быть, сделать из этого номер? Или просто позвонить в Ассоциацию виноторговцев и пригрозить разоблачить всю их лавочку, если они не признают свою вину?

В дальнем конце бара Миранда заметила пожилую слепую женщину, которая, съежившись, пробиралась к выходу. Она подумала, что надо бы встать и помочь, но там было немало людей, которые сидели гораздо ближе, и если они не дают себе труда встать и помочь слепой женщине, то почему она должна быть лучше всех?! Миранда подумала, что если она когда-нибудь ослепнет, она вообще не будет выходить из дома, не говоря уже о том, чтобы гулять в одиночку по центру Лондона.

Слепая была уже у дверей, как вдруг дверь распахнулась, и в бар ввалился здоровенный черный детина, который увлеченно о чем-то беседовал со своими двумя приятелями. Он налетел прямиком на слепую женщину. Законы физики, похоже, ушли на обеденный перерыв, потому что детина свалился на пол, а пожилая слепая женщина устояла и невозмутимо направилась к выходу, как будто и не заметив, как амбал весом двадцать стоунов пытался ее растоптать.

– Смотреть надо, куда идешь, – прорычал амбал.

Никто ничего не сказал, и не только из опасения навлечь на себя гнев амбала, а потому что всем было стыдно и жалко его. Потому что он был тяжко болен. И даже не хронической глупостью, острой недостаточностью воспитания, черствостью или агрессивностью. Это был еще более страшный недуг, чем слепота. Миранда заметила одну характерную деталь: слепая женщина и не ждала извинений от человека, который едва ее не убил.

Вот что самое страшное; почти каждый день в нашей жизни – грубый, жестокий и непоправимый. Ключевое слово: почти. Если бы все было плохо всегда, то проблем было бы меньше. Но самое страшное, что все может быть хорошо, но почему-то не бывает. Миранда могла бы встретиться с продюсером и подписать контракт, потом купить все, что нужно, без очереди и выпить в баре нормального пива, а не безвкусного пойла, в то время как улыбающийся амбал помог бы слепой женщине выйти на улицу. Но все было не так, как могло бы быть.

А все могло бы быть по-другому. Гораздо лучше. Ведь можно же было устроить так, чтобы для каждого нашлись доброе слово и вкусный пирог. Чтобы каждый из нас получил свою порцию «пожалуйста» и «спасибо». Но жизнь – небрежный ученик. Едва натягивает на троечку с пометкой: неплохо, но можно лучше.

– Жду не дождусь двадцать первого века, – сказала Миранда парню, выпивавшему за соседним столиком.

Амбал даже и не заметил, что своим поведением смутил всех присутствующих. Он жил в своем собственном мире, где все, что он делал, было сделано мастерски и вызывало всеобщее восхищение. Он важно прошествовал к стойке в сопровождении «группы поддержки» в составе двоих тоже здоровых таких коней, но все же малость помельче его. Смуглые, вроде как турки, они, наверное, всегда ходили по городу парой – потому что один знал дорогу до бара, а второй – дорогу обратно. В целом все это смотрелось, как будто три буровые вышки вышли ударить по пиву.

Миранда по опыту знала, что такие вот громилы обычно страдают от комплекса неполноценности, а члены у них маленькие и худосочные (а если член у тебя размером с пипетку, то самое идиотское, что только можно придумать – это наращивать объемы в других местах). Никто не станет убивать годы жизни на то, чтобы тупо поднимать и опускать металлические болванки, если у него все нормально. В противном случае стоит задуматься, что не так.

Она собрала со стола пустые бутылки и пошла в туалет. Расколотив об унитаз три бутылки, она все же добилась желаемого результата. Потом она прошла к телефону и вызвала «скорую». Потом отсчитала по часам четыре минуты. Уличное движение в Центральном Лондоне… м-да… смеяться на слове «движение». Миранда вспомнила свой старый номер про озеленение Лондона. Каждого, без исключения, автовладельца следует обязать разбить клумбу или мини-лужайку на крыше своей машины, чтобы повсюду были цветы и трава, а в воздухе – больше кислорода. Пробки на улицах смотрелись бы как цветущие луга. А двухэтажные автобусы, увитые бугенвиллеями, выглядели бы прелестно.

Изображая из себя кокетливую озорницу, Миранда подошла к горе мышц возле стойки.

– У тебя такие роскошные мышцы, – сказала она, погладив его по бицепсу.

– И такие твердые.

– Чтобы лучше любить тебя, котик, – хихикнул амбал.

– Ты себя чувствуешь в безопасности, правда?

– Как за каменной стеной.

– Сейчас я скажу тебе две вещи, которые ты не забудешь до самой смерти. Во-первых, ты не защищен от опасностей. – Веселье в его глазах малость притухло. Должно быть, он испугался, что она какая-нибудь малахольная уличная проповедница, а не уличная девица, которая со смаком ему отсосет, может быть, даже бесплатно. – И есть у тебя кое-какая часть тела, которая, как мне кажется… могла бы быть и потверже.

– И что это, котик? – Он снова развеселился.

– А вот, – сказала Миранда, вонзив ему в шею горлышко от разбитой бутылки. Хотя кровожадность считается национальной турецкой чертой характера, турки сбледнули от вида крови. Миранда тихо порадовалась про себя, что сегодня она была во всем черном.

Когда она выходила на улицу, к бару как раз подкатила «скорая».

– Там кто-то ранен, красавица?

Миранда кивнула.

– Мы бы приехали раньше, но какой-то придурок на Чаринг-Кросс-роуд вызвал нас, потому что ему понадобился аспирин.

В последние две коробки она просто свалила все, что осталось: заколки, щипцы для завивки, пачку сигаретных гильз «Rizla», бумажные подставки под стаканы, фонарик без батареек, какие-то электрические детали, солдатскую флягу, боксерскую перчатку без пары, кастрюлю и щетку для волос, которая, вероятно, была самой старой из всех ее вещей (двенадцать лет), косметичку с помадами, пользоваться которыми она никогда не будет, два альпинистских крюка, всякие разные мыльца, которые Тони привозил ей из отелей, где он останавливался в командировках, и которыми она никогда не пользовалась и вряд ли когда-нибудь будет пользоваться, кое-какие журналы и бокал для шампанского, который она сперла из каких-то гостей, потому что на нем был изображен символ числа Пи.