а себя не лишать себя последних остатков мужества. Вместо этого, я намерено сосредоточился на самых простых вещах. Я убрал осколки большого зеркала на втором этаже, снял со стены на первом этаже и отнёс в сарай два зеркала поменьше, проверил и подправил все задвижки на окнах и дверях, наглухо заколотил обе двери в коридоры на втором этаже и замуровал печные заслонки. Я понимал, что все эти усилия тщетны, но ничего не мог с собой поделать. Сидеть без дела и жать прихода тьмы было невыносимо.

Я видел из окна, как мои соседи печально бродили по участку, бросая недобрые взгляды на мой дом. В какой-то момент, мы хотелось выйти и сказать им, чтобы они уезжали, хотя бы на несколько дней. Я даже думал не пригрозить ли им ружьём, но затем решил не усугублять ситуацию. Я не знал наверняка, к чему это может привести и только твёрдо решил не пускать их больше на свой участок, чтобы тьма каким-то образом, не коснулась и их. У меня даже мелькнула мысль подготовить всё к тому, чтобы сжечь свой дом, но потом я передумал, памятуя о том, что один пожар уже был и он ничего не смог изменить.

Апатия наваливалась постепенно. Некоторое время я пытался бороться с ней при помощи кофе, но вскоре меня стало тошнить так сильно, что я оставил эту затею. Всё развивалось гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Я ошибался, думая, что у меня в запасе есть ещё несколько дней и ночей, и я смогу бороться дольше чем в детстве. Тьма и так ждала слишком долго, поэтому первые призраки явились мне ещё до наступления сумерек.

Они выглядывали из за дома, стояли среди кустов таволги, там, где погиб Гаврюша, маячили в окнах пустующих соседних домов. Сначала я пытался их игнорировать, но когда они начали тихо, но настойчиво окликали меня со всех сторон, я сдался и ушёл в дом. Я задвинул дверь в комнату тяжёлым бельевым шкафом, сел в углу, зажёг трубку и ощетинился заряженной двустволкой. Отчасти, это помогло — теперь, по крайней мере, мне не нужно было беспрестанно оборачиваться, чувствуя за своей спиной чьё то присутствие.

Укушенная нога ныла с каждым часом всё сильнее и к вечеру боль дошла до низа живота и перекинулась на спину. Для бешенства, всё развивалось слишком быстро, и подумал, что у меня наверное заражение крови. Однако, когда я отклеил лейкопластырь, то увидел, что из небольших ранок на лодыжке сочится тёмная вязкая жижа, пахнувшая болотом и гнилью и эта чернота уходит по моим венам вглубь ноги. Сама смерть струилась по моим жилам, ища путь к сердцу и от этой инфекции спасения не было. Быть может это и к лучшему, решил я, небрежно замотал ногу бинтом, и больше о ней не вспоминал. Спустя какое-то время меня начал бить мелкий озноб. Чтобы хоть как-то спастись от него я надел джинсы, старый свитер и тёплые кроссовки, и постепенно согрелся. Впрочем, всё это было бессмысленно.

Моё сознание всё чаще погружалось в дымку. В эти моменты мне казалось, что комната наполняется густым туманом, в котором проступают чьи то очертания. Они не выглядели угрожающими. Скорее, это были первые зрители, которые собирались в фойе театра, в ожидании начала спектакля. Постепенно, их становилось больше и больше, а с наступлением тьмы, когда туман в очередной раз окутал меня, вся комната была полна мёртвых детей. Большая часть лиц была неразличима, я видел лишь силуэты и размытые очертания, но те что стояли близко, были видны вполне отчётливо.

Это зрелище, как ни странно, меня не пугало. Я чувствовал жалось по отношению к ним. Я знал, что все они, так или иначе, были убиты. Их мертвые глаза смотрели сквозь меня и в них не было злобы. Они просто ждали. Готовились принять меня в свои ряды, чтобы затем, всем вместе, уйти в страну без возврата. Я пытался найти среди них Анюту, но в первых рядах её не было, а как только я пытался встать и рассмотреть тех, что стояли сзади, все тени отступали назад и таяли в тумане.

Но одно знакомое лицо я всё разглядел — девочку в салатовом платье. Она стояла особняком, ближе всех, справа от моего кресла и смотрела на меня чёрным провалом глаз. Её голова была наклонена к плечу. Я махнул ей рукой, словно приветствуя старого друга, но она никак не отреагировала и в какой-то момент исчезла.

В последний раз, когда туман был особенно густой и липкий, так что все тени были едва видны, у моих ног появился Свифт. Он внимательно обнюхал мою ногу и долго смотрел на меня, но когда я протянул к нему руку, оскалился и медленно отступил назад. Вместе с ним начал уходить и туман.

Внезапно, я со всей ясностью понял, что время пришло. Страх — жуткий, нестерпимый, первородный обрушился на меня и погреб под собой как лавина. Я барахтался в нём не в силах сделать вдох, внимая тяжёлой поступи Ушмы. Маятник гулко стучал внутри меня и казалось, весь дом ходил ходуном ему в такт. Комната наполнилась голосами, на крыльце затрещали доски — кто-то тяжело поднимался по ступеням, волоча за собой длинное, перекрученное тело…

Я сжал ружьё с такой силой, что не чувствовал пальцев. Голос воды звучал громко и властно. Бульканье сливалось в звуки, звуки — в слова… Вода силилась произнести что-то… Что то очень простое… Всего одно слово… Моё имя… Я трепетал от ужаса, и всё же, где то внутри, ждал этого момента с нетерпением. Тьма внутри меня тянулась навстречу тьме снаружи, открывая одну дверцу души за другой. Моя голова склонилась к плечу, рот расплылся в ублюдочной гримасе. Вода заполняла меня до краёв…

В какой-то момент, я отложил ружьё, подошёл к шкафу и начал отодвигать его, прислушиваясь к тому, что творилось на крыльце. Мне показалось, что там негромко звякнуло стекло, а затем щёлкнул засов. Я улыбнулся безумной улыбкой психопата и продолжил свою тягостную работу. Когда я придвигал шкаф к двери мне было легко, поскольку я упирался спиной в стену, сейчас же каждый нажим отодвигал его лишь на несколько сантиметров, и отдавался такой болью в груди, что у меня темнело в глаза.

Я хотел передохнуть, лечь, закрыть глаза, но вода шептала мне, вода приказывала, вода вела меня за собой. Я чувствовал, что течение подхватывает меня с берега и начинает уносить