искры, и я думаю, что человеческое тело — осечка эволюции: оно не приспособлено для того, чтобы выдерживать такие муки, наша плоть слаба, наши возможности ничтожны, и все же женщины рожают каждый день и выживают, а потому и я справлюсь, произведу на свет дитя и выживу, потому что после этого мне нужно будет отнести младенца в безопасное место.

Пальцами я касаюсь ее головки — я не знаю, точно ли это череп, но там явно есть что-то твердое и влажное, остается только надеяться на естественный ход вещей. Я никак не могу найти правильную позу, лежать на спине кошмарно больно, но, стоя на четвереньках, мне не дотянуться, чтобы поймать ее, так что в итоге я встаю и прижимаюсь лбом к дереву. Оно поддерживает меня в таком положении, я подгибаю колени и протягиваю руки, чтобы поймать младенца. Внутри у меня появляется уверенность, которой я никогда не знала. Это моя боль. Не игра ума, не украденное чувство; она принадлежит мне, и только мне. Это мое тело, мой ребенок. Я чувствую свое дитя, оно только мое, и внезапно истина личного переживания приобретает такую мощь, что я оказываюсь способной на громадное усилие. Головка и плечи вырываются наружу, и затем все тельце выскальзывает на свободу, мои руки ловят его за ножку и поднимают к груди. Девочка розовато-синенькая и покрыта кроваво-слизистой жижей, так что я приближаю рот к ее лицу и высасываю лишнее из ее дыхательных путей. Она делает глубокий вдох и втягивает воздух в мои легкие, наши общие легкие, и я думаю, что мой синдром, который раньше был издевательством, проклятием, тяжелой ношей, в эту минуту — подарок. Она открывает глаза.

И смотрит на меня.

И я тут же становлюсь вполовину меньше и вполовину больше.

Я оседаю на свое импровизированное ложе, прижимаю дочь к себе и придвигаю к груди, чтобы она могла присосаться. Она сразу же, почти без усилий, хватает сосок. Я смутно чувствую, как выпадает плацента, но слишком сосредоточена на лице младенца, чтобы обращать на это внимание. Она такая крошечная. Не знаю, удается ли ей добыть что-нибудь из моей неподготовленной груди. Я перекусываю пуповину зубами и заворачиваю девочку в свою нижнюю майку с начесом. Я не могу даже вынести мысли о том, чтобы выпустить ее из рук, оторваться от нее хотя бы на мгновение, но мне нужно одеться, иначе я замерзну до смерти. Поэтому я кладу ее, неуклюже натягиваю одежду и снова прижимаю дочь к груди, прикрывая полами теплого пальто. У меня совсем не осталось сил, ноги почти парализованы слабостью. Промежность сильно кровоточит, и это меня пугает, но отдыхать некогда, мне нужно отнести девочку в тепло, туда, где о ней позаботятся. Так что я собираю последние капли воли, встаю и пускаюсь в путь.

Маленькое существо спит у меня на руках. Нас обе их успокаивает запах друг друга. Я отдаю ей все тепло, которое у меня есть. Оставляя позади кровавый след.

Внезапно я понимаю, что впереди меня идет фигура, под которую я подстраиваю свой шаг.

— Папа! — кричу я, и он останавливается. Поворачивается.

— Девочки мои, — с беспредельной любовью произносит он.

— Куда же ты пропал? — спрашиваю я.

— Ушел в лес.

Я проглатываю застарелый болезненный ком.

— Там о тебе заботятся?

Отец улыбается.

— Да.

Я закрываю глаза.

— Ну разве она не красавица, — говорит он, шагая теперь рядом со мной. — Не останавливайся, дорогая.

— Я так устала.

— Знаю. Но я покажу тебе дорогу.

Я иду вслед за отцом между деревьями, пока наконец он не пропадает среди падающего снега.

Когда на лес опускается ночь, мне приходится остановиться. Я плетусь слишком медленно, прошла я мало, а теперь вообще идти слишком холодно: тело мне не повинуется. Я хочу развести огонь, но спички остались в рюкзаке на спине Галлы, руки у меня трясутся, и пальцы не шевелятся. Поэтому я сажусь на корточки, опершись спиной о ствол дерева, и обнимаю собой дочь, в чьем спокойствии черпаю мужество.

— Как только забрезжит рассвет, мы снова двинемся в путь, — шепчу я ей. — Если нужно, будем идти бесконечно. Я даже ни разу не остановлюсь. Ты в безопасности, малышка.

Кровь теперь еще сильнее хлещет из меня, но скоро я снова встану и пойду.

Сначала я чую их запах. В предутренней темноте в воздухе чувствуется мягкий, как перья, мускус, предупреждающий об их приближении. Это их лес, и их тоже тревожит запах оставляемого мной кровавого следа. Я открываю глаза. Я не спала, но лежала в каком-то промерзшем аду, елозя туда-сюда.

Моей первой осознанной мыслью за несколько часов было: «В такой холод выжить невозможно. Мы умрем здесь».

Второй: «Пришли волки».

Моя воля к борьбе безмерна. Я встану и брошусь на них, я их напугаю. Если не удастся, я буду защищаться руками и зубами, я разорву их, я сделаю щит из своего тела, я ни перед чем не остановлюсь. Я не позволю им навредить ей.

Но одной воли недостаточно, если тело отказывает. Тело властвует над нами, и его возможности тоже небеспредельны. Я пытаюсь встать, но ничего не происходит. Я пытаюсь кричать, но только хрип вырывается из горла.

Холод невыносим, я потеряла много крови.

Волки выплывают из-за деревьев. Их глаза отражают свет луны.

Я накрываю дочь своим телом и смотрю на этот маленький сверток. «Выживи», — умоляю я ее.

Морозный воздух обжигает мне легкие.

Но она не нападает на меня, эта самая маленькая из волков, сейчас почти выросшая, но по-прежнему белоснежная, как в тот день, когда я держала ее в руках. Двадцатая ложится рядом и прижимается ко мне. И когда остальные волки из стаи присоединяются к ней, согревая нас своим теплом и спасая от холода, я опускаю голову на ее белую шею и плачу.

29

Когда на рассвете я просыпаюсь, они уже ушли, и я остаюсь гадать, были ли они на самом деле. Неразрешимая тайна волков. В полубреду я встаю, ноги подкашиваются. Малышка уже давно спит.

Я иду. Мучительно переставляю ноги. Удивительно, что во мне еще осталась кровь.

Вскоре я слышу какой-то звук. Я узнаю его, это лошадь. Я падаю на землю, и на этот раз мне уже не встать.

Не страшно. Она нашла нас.

Или мне это чудится?

Она спрыгивает со спины Галлы и бежит ко мне, и она здесь, моя сестра здесь, и потому уже не важно,