Я несколько оторопела.

— А курицу будешь?

— Мам, ну, сколько можно эту курицу есть! Каждый день курица!

— Минутку, ты сказала, что голодная… Я поняла, что вас плохо кормят.

— Ужасно! Ужасно кормят!

Тут я взялась за допрос серьезно:

— Так. Давай с самого начала. Молоко дают?

Она удивилась:

— Молоко? А зачем? Оно на столах стоит, конечно, но только для кофе. Зачем его пить? Есть же йогурты, творог разный, кефир, ряженка, то-се…

— А именно что: то-се?

— Ну, сыры там всякие, какие-то каши дурацкие… салаты… яйца… Омлеты в основном. Глазунью сделать как следует — не умеют. Я говорю: «Дуду, не зажаривай слишком, я так не люблю!» А он, как будто назло, — зажаривает и зажаривает! Когда с луком, так еще ничего, а когда с грибами — тут он вообще не умеет…

— Понятно… — ледяным тоном сказала я. — А выпечка?

— А что — выпечка? Кому нужны эти круассаны и пироги: килограммы набирать? Это вообще еда нездоровая. И гарниры все эти… Я вместо них просто овощи и фрукты ем.

— Знаешь что, — сказал мне отец. — Гони ты отсюда в три шеи эту зажравшуюся буржуйку! Дай сюда ее картошку, я доем!

— Не-е-т! — заорала дочь, обнимая тарелку. — Картошечка моя, любимая, — такую только мама готовит!

Помню, в самом нашем начале здешнем, лет пятнадцать назад, когда мы только обосновались на съемной квартире, когда я железно знала, что могу потратить на продукты в супермаркете 20 шекелей в день и ни копейкой больше, к нам в гости приехал из Тверии (не из Твери) мой старый друг. К тому времени он жил в Израиле уже год и даже успел прослужить полгода в армии. И вот он с возмущением рассказывал нам о здешних армейских «порядочках».

— Ужас! — говорил он. — Нет сил смотреть, душа болит: то, что не съедается за завтраком, выбрасывается мгновенно. Не дай бог выставить банку йогурта в обед — накажут самым жестким образом. И главное — запечатанные, далеко не просроченные йогурты — все сметается в помойный бак!

Мы ахали, качали головами, приговаривали: «Как же так, почему бы не раздать неимущим?! Какое попустительство, какое разбазаривание добра!» — и нам казалось, что только бывшесоветский разум может навести в этой стране надлежащий порядок. А без нас пропадут, захлянут, выкинут, разбазарят…

— Как тебе не стыдно, — говорю я дочери. — Помнишь, на Малой Полянке нас остановил солдатик, попросил пять рублей, у него в авоське болтались булка и баночка кефира? Вот ему бы выпечку, которую ты не съедаешь! Или йогурты, которые вы сметаете в помойный бак.

— Мама! — строго отвечает она. — Ты с ума сошла? Это запрещено! В армии продукты должны быть наисвежайшими! У нас и так проблем выше макушки. Еще не хватает, чтоб от тухлятины на марше весь полк обосрался!

Мне нечего ей ответить.

— Но почему именно картошка? — только спрашиваю я.

— А это у кого что мамино — любимое… Ирка по пельменям тоскует, Юдит ждет субботы из-за «пэсто»… Кто — чего, словом…

И я лишь плечами пожимаю. Но с утра в пятницу первым делом становлюсь в свой кухонный наряд. Сковорода наготове.

Жду: вот-вот зазвонит телефон, и голос дочери пропоет нетерпеливо:

— Еду-еду! Кар-то-о-ошечку-у-у!!!

* * *

Воинская присяга в Армии обороны Израиля — дело серьезное, торжественное и даже волнующее. Но… все-таки и эта церемония, как почти все церемонии в стране, напоминает выезд на пикник большого шумного семейства. На присягу любимого отпрыска едут: родители, братья-сестры, бабушки-дедушки с домашними животными, а также соседи-друзья с рукописными плакатами — как болельщики на спортивные состязания.

С утра огромный пустырь перед базой начинает заполняться машинами разных марок, а на обочине вдоль огромного плаца солдатики выставляют для родных ряды пластиковых стульев.

Мы приехали едва ли не первыми и сразу заняли места в нужном ряду — повезло! — уже через час все стулья заняты, и публика рассаживается на земле, сидит на корточках, с любопытством бродит с фотоаппаратами и видеокамерами по той части плаца, куда их пускают, потому что поодаль на столах выложены ружья и высокими стопками лежат Пятикнижия в синих тисненых обложках. И вот туда-то подходить нельзя — столы охраняют девушки в форме…

— Боже, — замечает мой муж меланхолично, — посмотри на этих бравых солдат: как они воюют с этими попами, с этими цицами?!

Он вообще настроен критически и, кажется, продолжает оставаться патриотом Советской армии времен его службы в Перми, какие бы тяжелые воспоминания та ни оставила.

А девочки действительно как на подбор, «у теле»… Как говорила моя бабушка: «Нивроку маешь вешч»…

Туда-сюда по плацу бегает лохматая рыжая собака. Наверняка кто-то привез с собой и сейчас не может удержать на месте…

Между тем напряжение возрастает, солдатская родня в возбуждении привстает и даже привскакивает с мест; наконец со стороны далеких, едва видимых отсюда армейских палаток раздаются слаженный гул команд и топот ног: на плац повзводно выводят подразделения.

Наглая рыжая собака по-прежнему свободно бегает по плацу, сопровождая каждый вновь появившийся взвод. Да что ж это, в самом деле, почему хозяева не отзовут ее, и как армейское командование позволяет псу болтаться под ногами марширующих солдат?!

— Это разве строевой шаг! — замечает мой муж. — Вот у нас был настоящий прусский строевой шаг!

Мне хочется попросить его заткнуться, но, увы, не могу не согласиться: советские солдаты на парадах шагали как-то… четче! отрезанней! Их, выходит, гоняли тщательнее?! Недоработочка наша!

А уже там и тут вспыхивают радостные вопли мам и бабушек: кто-то уже узнал своего… свою… Какие же все они одинаковые!

— Ты ее видишь? — тревожно спрашивает меня муж с мечущимся по плацу взглядом…

Я ни черта не вижу! В беретах, в форме — все девочки похожи одна на другую. Сердце колотится, как будто всех их сейчас погрузят на грузовики и отошлют на фронт…

Но вот все выстроились — все четыре подразделения. С огромным трудом отыскиваем свою — с бледным серьезным лицом, вторую справа в третьем ряду в первом подразделении. У всех очень бледные и очень суровые лица. Но собака — черт побери! — собака, кажется, собралась оставаться на плацу на время всей церемонии?! И никого это, кажется, не волнует?! А что же ее идиотские хозяева?!

Начинается церемония присяги. Выходит командующий военной базой, офицеры, военный раввин… взвивается флаг, играет труба… И все время лохматый рыжий пес околачивается там, где ему придет в голову: то уляжется у ног военного раввина, читающего отрывок из Пятикнижия, то подбежит к сапогам командующего, то весело