играл у нас грузинский артист Геловани, приглашаемый во все театры и в кинофильмы – он был очень похож). Нападки на Грибова были несправедливыми, а цель меркантильной.

Премьера «Фронта» тоже прошла с большим успехом. Состав был очень сильный: Москвин, Ливанов, Яншин, Чебан и много других хороших артистов.

Во время моего одиночного житья в Москве произошло событие огромного для меня значения. Владимир Владимирович Дмитриев, всегда относившийся ко мне внимательно и дружески, а во время эвакуации особенно, повел меня к Ольге Леонардовне. Не с визитом, не официально, а ввел меня в дом. И меня приняли. Постепенно я стала «своей» для Ольги Леонардовны и для Софьи Ивановны (о ней я уже писала). И так продолжалось долго – до конца жизни этой необыкновенной женщины, артистки, а потом и Софы, в 1967 году.

Володя Дмитриев был очень дружен с Ольгой Леонардовной, подолгу живал у нее в доме в Москве и в Гурзуфе вместе с женой Мариной. Дружба их была на равных, несмотря на огромную разницу в возрасте. Они могли отчаянно спорить о театре, о живописи, о литературе, вскипая одинаково темпераментно даже по пустякам. Но как же они оба глубоко и нежно любили друг друга! Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что у Дмитриева не было человека ближе, перед кем бы он был так открыт, кому бы он так доверял. А был он, по природе своей, и замкнут, и очень сдержан.

Во время налетов ужинали у Ольги Леонардовны в передней, где заранее элегантно накрывался маленький столик, придвинутый к сундуку, – только маленькие тарелки и графинчик, когда бывала «влага».

В свободные вечера я с радостью бывала в этом необыкновенном доме, почти всегда – до бомбежки. Ольга Леонардовна и Дмитриев оригинально развлекались – они вслух читали поваренную книгу Елены Молоховец и со всей серьезностью обсуждали меню обедов и ужинов, горячо споря, а потом шли в переднюю и с аппетитом ели вареную, иногда и печеную картошку или еще что-нибудь совсем не «по Молоховцу».

Ольга Леонардовна никогда не жаловалась на неудобства или на скудость продуктов по карточкам, а если кто и ныл иногда, в ответ получал обычное: «Глупости какие, не капризничайте!»

К середине ноября 1942 года весь коллектив театра вернулся из Свердловска. Бесконечно много за время эвакуации сделали Москвин, Хмелев, им во всем помогал Михальский.

И вот началась наша трудная военная жизнь в Москве. С выездами на фронт, с болезнями, с личными тяжелыми потерями. Но мы были дома, и Художественный театр работал в полную силу. Готовились к репетициям «Русские люди» К. Симонова. Было очень много шефских концертов в госпиталях и воинских частях.

Война была в разгаре, но настроение стало лучше, появилась уверенность, что самое страшное позади.

…Муж приехал из Свердловска не совсем здоровым – сердце давало себя знать, а работы было много.

У Ольги Леонардовны мы теперь иногда бывали вместе, и она была очень ласкова с Николаем Ивановичем, а у Софьи Ивановны с ним сразу завязалась крепкая дружба.

Во время налетов, когда ужинали в передней, Николай иногда забегал с дежурства по дому, ему наливали рюмку и давали закусить. «Как дворнику в праздник», – кланяясь, говорил муж.

Иногда, в редкие свободные вечера, к нам заходили Дмитриев, Михальский, Хмелев и, конечно, Раевский. Очень радушно к нам относились Тархановы, особенно после того, как Елизавета Феофановна стала играть Забелину – мать моей героини в «Курантах». Мы крепко дружили с Ольгой Сергеевной Бокшанской и с ее мужем, Евгением Васильевичем Калужским.

В то суровое время мы находили возможность встречаться с друзьями, почти всегда это было после вечерних спектаклей, и на столе было то, что было, специально не готовились, а иногда что-нибудь приносили с собой гости.

В театре очень деятельным был помощник директора Игорь Нежный. Благодаря его усилиям появился ОРС[16]. Заведовал этим ОРСом человек, которого мы все звали «Борода», он же знаменитый Арчибальд Арчибальдович, или Флибустьер, из ресторана Грибоедова («Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова).

Приближался 1943 год. Встречали его у Ольги Леонардовны. Были: племянник Лев Книппер с женой Марией, Качаловы, Дмитриев с Мариной, старая художница Елизавета Николаевна Коншина, Федор Михальский и мы.

Было очень скромно, но уютно и красиво, и немножко грустно. У всех на то были свои причины: у Качаловых Вадим числился пропавшим без вести, у Дмитриева вместо паспорта была какая-то справка (его всегда держали на подозрении из-за первой жены, погибшей в середине тридцатых годов). У меня тоже не было повода особенно веселиться.

Часа через полтора пришли Тархановы со своими гостями. Решено было идти к Владимиру Ивановичу с поздравлением. Немирович-Данченко жил в нашем доме в так называемой «башне» на третьем этаже, Ольга Леонардовна – на четвертом, а квартира Тархановых была на пятом. Как теперь помнится, «старики» остались у Ольги Леонардовны, а пошли Ливановы, Михальский, Дмитриев, Лев Книппер и мы с мужем.

У Владимира Ивановича были Калужские, его племянница – сотрудница нашего музея и домоправительница Евпраксия Васильевна с мужем – родственником покойной Екатерины Николаевны.

Приняли нас очень любезно, пригласили в кабинет (столовая была маленькой) и стали угощать шампанским. Я взлетела на седьмое небо от того, что Владимир Иванович указал мне место рядом с собой. Когда разносили бокалы, не всем сразу хватило, и Владимир Иванович протянул мне свой со словами: «Выпейте из моего – узнаете мысли». Тут уж я от гордости и смущения чуть не забыла поблагодарить. Пробыли мы там недолго. С нами к Ольге Леонардовне пошли Бокшанская и Калужский.

…В январе 1943 года разрешено было вернуть всех наших близких из Свердловска.

В конце 1942 года в Свердловске скончалась наша дорогая Вера Сергеевна Соколова. В Москве, в театре, прошла как бы заочная гражданская панихида. О Вере Сергеевне говорили замечательные слова, но лучше всех сказал Павел Александрович Марков – крупно, справедливо, сильно.

В тяжелом состоянии привезли из Свердловска Анну Монахову и сразу поместили в Институт Склифосовского, где она вскоре и скончалась. Ее похоронили на Новодевичьем кладбище в вишневом саду.

Мама вернулась, как мне показалось, сильно постаревшей, все спрашивала, нет ли извещений. Мы от нее скрывали, что на все запросы ответ был – без вести пропавшие.

Мама рассказывала, что жила она вместе с Халютиной и вместе они встречали Новый год и пили шампанское. Оказывается, свердловское начальство выдало всем «иждивенцам» роскошные праздничные пайки, куда входила одна бутылка шампанского на двоих и бутылка водки каждому, кроме какой-то