– Она должна вернуться к тренировкам завтра же, – говорит Эммет. – Каждый должен вносить свой посильный вклад. Никаких больше поблажек этой лентяйке, – добавляет он. Назвать Астрид ленивой – это так нелепо, что мне хочется рассмеяться в голос. Я хочу возразить ему, сказать, что ей еще слишком рано снова лезть на трапецию после всего, что она пережила, что ей нужно еще несколько дней, чтобы встать на ноги. Но я знаю, что его не переубедить. Решив, что мое молчание – это знак согласия, он уходит.

Я снова иду к лачуге, накидывая пальто на голову, чтобы укрыться от моросящего весеннего дождя, который начался только что. Я поглядываю в сторону дороги, за которой течет тоненькая полоска реки, отделяющая нас от Колмара. Я уже ходила через мост в город, чтобы узнать, есть ли на рынке что-нибудь, что можно было бы добавить к нашим крошечным порциям. Но моя вылазка оказалась неудачной: у единственного продавца, стоящего на некогда шумной рыночной площади, было только мясо неизвестного происхождения, которое в любом случае будет слишком жестким для Тео, даже если не брать во внимание отвратительный запах. Да, война, похоже, раздела этот город догола. Даже днем на улицах никого нет, не считая бродячих собак у сточных канав и эсэсовцев, которые, кажется, встречаются на каждом углу – бдят. Ставни домов и магазинов закрыты. Лица тех немногих горожан, которых я видела (а это были исключительно женщины, так как местных мужчин насильно забрали в армию и в массовом порядке отправили сражаться на восток), измождены голодом и страхом. Нас будто вернули обратно в Германию. Торопясь покинуть центр города, я проходила мимо колючей проволоки и рвов, беспорядочных укреплений по периметру города. С тех пор я больше туда не ходила.

Я иду к нашему домику, вспоминая злое и покрасневшее лицо Эммета, когда он настаивал на том, что Астрид должна выступать.

С тех пор, как мы приехали в Эльзас – около недели назад, – она лежала в кровати, свернувшись калачиком, точно раненое животное. Она не покидала лачуги, если не считать той единственной попытки вернуться в шатер, когда мы обнаружили в нем часовщика. Я старалась быть рядом, делая все, что могу, для нее. Но этого недостаточно. Казалось, что она окончательно потеряла силу воли. «Береги ее», – говорили мне глаза Петра в те последние минуты перед тем, как его увезли. Но теперь? Даже когда я кормлю ее и заставляю пить, в ней нет жизни. Я едва могу заботиться о себе и Тео, под весом нас троих я сломаюсь.

Что сделает Эммет, если Астрид откажется вернуться к выступлениям? Я вздрагиваю от этой мысли. Я должна поднять ее и заставить двигаться.

Когда я прохожу мимо пустого поезда, стоящего на путях, мой взгляд с печалью устремляется к коробочке на дне нашего вагона, в которой мы с Люком оставляли записки друг для друга. Я думаю, мог ли Люк поехать вслед за цирком, когда мы уехали из Тьера, но сама понимаю, что это невозможно. Подходя к вагону и открывая коробку, я почти верю, что смогу найти в ней что-нибудь. Конечно же, она пуста. Я прохожусь рукой по грубому дереву, представляя, как Люк делает то же самое.

В домике я, к своему удивлению, застаю Астрид сидящей на кровати в халате.

– Петр… – говорит Астрид, когда я приближаюсь.

Я замираю. Неужели она сошла с ума от своего горя?

– Нет, это я, Ноа, – говорю я, делая шаг к ней. Но это не галлюцинации, она смотрит на смятую фотографию. Я осторожно подхожу к ней, рассматривая фотографию поближе. Солнечный день, они сидят на заднем дворе шатра под зонтиком, в обычной одежде, не в костюмах. Я не видела эту фотографию раньше.

– Когда ее сделали? – Она передает ее мне, и я замечаю, что ее некогда безупречный маникюр исчез, ногти зазубрены в местах, где она их грызла.

– Маленький городок, неподалеку от Зальцбурга. Это было летом, в первый сезон с тех пор, как я вернулась. – До того, как я появилась в цирке. Так странно представлять цирк в те времена, когда меня в нем еще не было. – Мы еще не были парой, так, только узнавали друг друга. – Она улыбается, ее глаза смотрят куда-то вдаль. – Мы болтали и играли в карты часами. В картах он был бесподобен: Джин Рамми[34], покер. Мы начинали с пары бокалов чего-нибудь днем, а потом раз – и проходила целая ночь.

Я смотрю на фотографию. Даже тогда в глазах Петра была печаль, он как будто знал, что будет дальше.

– Завтра был бы его день рождения, – добавляет она, и ее лицо становится еще грустнее. Она говорит о нем так, будто он уже умер. Я борюсь с желанием поправить ее, не хочу давать ей ложную надежду.

На соседней раскладушке ворочается Тео. Я беру его на руки, целуя в макушку. Единственное наше счастье. Несмотря на все тяготы, Тео жил припеваючи. Его щеки все еще были круглыми, волосы выросли, стали густыми и курчавыми, напоминая безе черного цвета. Продолжая держать Тео на руках, я аккуратно сажусь рядом с Астрид. Она всего лишилась: возможности иметь ребенка, мужчины, которого любила. У нее ничего не осталось. Кроме нас. Я обнимаю ее.

Но ей не нужно мое тепло. Она тянется к Тео, и я передаю ей его, предлагая одно из немногих оставшихся утешений. Она прижимается к нему, как к буйку в море, как будто набирается сил от его крохотного тела.

Я беру тарелку с еще теплой кашей и подношу к ней, но она качает головой.

– Астрид, надо поесть.

– Я не голодна.

– Подумай о Петре.

– Я и так о нем думаю.

– Каждую секунду, я знаю. Но хотел бы он этого? – Она неохотно берет в рот одну ложку и снова отворачивается.

– Эммет спрашивал про тебя, – нерешительно начинаю я.

Она поднимает бровь.

– Снова?

Я киваю. Теперь он наш начальник, и даже Астрид не может игнорировать его вечно. Но если подумать, что он может ей сделать?

– Пожалуйста, Астрид. Ты нужна нам. Ты нужна мне. – Астрид – мой единственный друг в этом мире, и я теряю ее.

Астрид снова поднимает бровь, как будто эта мысль никогда не приходила ей в голову. Она вздыхает, затем встает. Она снимает халат, и я с удивлением вижу, что она уже в своем тренировочном трико. Меня переполняет благодарность. Она меня не подведет.

– Пошли репетировать, – командует она.

Мы выходим на улицу. Середина утра, на заднем дворе все заняты: дрессировщики кормят животных, артисты идут на репетицию. Группа рабочих, тех немногих, кто остался, пытается починить оборудование и расставить все по местам, их втрое меньше обычного.

Перед входом в шатер она поворачивается ко мне.

– Я не хочу этого делать.

Я задаюсь вопросом: это из-за Петра, из-за ребенка или из-за Меца? Сжимаю ее руку.

– Я понимаю. Но ты сможешь. Я знаю, что сможешь.

По крайней мере, она здесь и хочет попытаться. Я иду к лестнице. Затем, когда я смотрю наверх, где повесился тот мужчина, у меня крутит в животе. Я останавливаюсь, продолжая держаться за лестницу и смотреть наверх.