вра­жеской конницы. Он первым бросился на врага, за ним — Эрар де Бриенн и Жан де Бомон, за ними — все остальные рыцари, находившиеся в его галере. В тот же миг сарацины пришпорили коней и кинулись прямо на крестоносцев, намереваясь сбросить их в море. Тогда Жуанвиль и его рыцари воткнули в песок щиты и копья, обратив их острием в сторону нападавших, и выхватили мечи. Но, увидев эти приготовления к обороне, сара­цины повернули коней и обратились в бегство, даже не начав боя. Крестоносцы собрались было броситься за ними вдогонку, но в ту же минуту к Жуанвилю подбежал один из оруженосцев мессира Бодуэна Реймсского, добравшийся до суши вплавь, и начал умолять сенешаля ничего не предпринимать в отсутствие его господина, в ответ на что славный рыцарь сказал ему, что такого отважного воина стоит подождать, и с этими словами действительно остановился и принялся ждать.

В это время он осмотрелся по сторонам. По левую руку от него на берег гордо высаживался граф Яффы, который приплыл на великолепной галере, превосходно расписанной и украшенной по обоим бортам эмблемами его герба — червленого креста на золотом поле. Триста моряков налегали на весла, заставляя это роскошное судно скользить по волнам; у каждого на шее висел небольшой щит, посредине которого сверкал герб из чистого золота. Сто музыкантов отвечали звукам сара­цинских горнов и барабанов игрой на подобных же инструментах, так что казалось, будто это король возвра­щается в свое королевство, а не солдат ступает на враже­скую землю. Стоило галере коснуться песка, как граф, его рыцари и его пехотинцы в полном вооружении спрыг­нули на берег и тотчас разбили свои шатры, словно эта земля уже принадлежала им. Тем временем сара­цины собрались снова, на этот раз большим числом, и снова бросились на французов, пришпорив своих лоша­дей. Но, видя, что противники не дрогнули и без всякого страха ждут их приближения, они вновь повернули назад, не осмелившись и теперь атаковать крестоносцев.

Проследив глазами, как они удаляются, сир де Жуан­виль обратил свой взгляд направо и увидел на расстоя­нии арбалетного выстрела от себя галеру со знаменем аббатства Сен-Дени, в свой черед приставшую к берегу. Едва те, кто плыл на ней, высадились, как какой-то сара­цин, стыдясь повторного бегства своих соотечествен­ников, в одиночестве бросился навстречу этой железной стене, выросшей на берегу; но в то же мгновение он был изрублен на куски, а его лошадь, издавая ржание, без седока вернулась к его товарищам, не отважившимся последовать за ним.

В эту минуту за спиной Жуанвиля послышались гром­кие крики и началась сильная суматоха. Это король Людовик, видя, что королевское знамя уже находится на берегу, не смог дождаться, пока его лодка коснется берега, и, несмотря на попытки легата удержать его, прыгнул в море, крича: «Монжуа и Сен-Дени!» К сча­стью, вода доходила ему только до плеч, так что вскоре он вышел на берег — с мечом в руке и в шлеме на голове. Остальные последовали примеру короля. Море кишело людьми и лошадьми, как если бы весь этот флот потер­пел кораблекрушение. В то же мгновение над лагерем сарацин взвились в небо три голубя и полетели в сторону Мансуры: это были гонцы, которые несли султану весть о высадке крестоносцев.

И тут, казалось, сарацины раскаялись в том, что они позволили христианам так легко ступить на землю Египта. Как раз к этому времени слуги короля устано­вили его ослепительно красный шатер, усыпанный золо­тыми лилиями, и все мусульманское войско устремилось к этой цели, а все христианское войско сплотилось вокруг своего государя. Одновременно флот неверных вышел из устья Нила и вплотную приблизился к флоту крестоносцев. Завязалась общая схватка, кровавая и яростная, но длилась она недолго, ибо, пока французы и сарацины бились врукопашную на суше и на море, плен­ники и рабы, томившиеся в Дамьетте, сумели взломать двери своих узилищ, с громкими криками вырвались из города и пересекли Нил, потрясая первым попавшимся под руку оружием. Сарацины, не понимая, откуда у врага взялось это новое подкрепление, обратились в бегство и укрылись в своем лагере. Увидев, что войско отступает, мусульманский флот тотчас же вернулся в Нил. Поле боя было завалено мертвыми телами сарацин, среди которых были два эмира — Наджм ад-Дин и Сарим ад-Дин. Что же касается крестоносцев, то они потеряли лишь одного человека, и, как если бы Господь пожелал отпустить все его грехи, даровав ему быструю смерть, человеком этим был граф де Ла Марш, бывший союзник англичан, мятежный вассал Сента и Тайбура!..

Крестоносцы не решились преследовать сарацин, опа­саясь ловушки, и поставили свои палатки вокруг коро­левского шатра. Королева Маргарита и герцогиня Анжуй­ская, которые во время битвы находились на одном из кораблей, не участвовавших в сражении, тоже сошли на берег, и все духовенство, возглавляемое легатом, отслу­жило благодарственный молебен.

Когда спустилась ночь, Фахр ад-Дин воспользовался наступившей темнотой, чтобы снять свой лагерь и пе­рейти на правый берег Нила. Затем, вместо того чтобы разрушить мост, по которому он совершил переправу, и укрыться в Дамьетте или поджидать под ее стенами хри­стиан, он вступил в город, но лишь для того, чтобы пере­сечь его насквозь, и через противоположные ворота вышел на дорогу, ведущую к Ашмун-Танаху, не отдав ни единого приказа об обороне крепости. И тогда мусуль­мане Дамьетты, увидев, что их покинули и предали, высыпали на улицы и стали убивать местных христиан; гарнизон, состоявший из арабов племени бану-кенанех, одного из самых отважных и жестоких племен пустыни, последовал их примеру и принялся грабить дома. Из всех ворот Дамьетты, словно пчелы из летков улья, прочь из города, гонимые ужасом перед крестоносцами, устреми­лись целые семьи мусульман, не зная, куда они бегут, и напоминая песок пустыни, подхваченный ураганом, унося с собой домашнюю обстановку, одежду и золото, которыми они усеивали дорогу. После этого гарнизон оставался в Дамьетте недолго и в свою очередь отступил, так что к полуночи город оказался не только без защит­ников, но и без жителей.

Лагерь христиан начал погружаться в отдых, когда часовые подняли тревогу. Над Дамьеттой взвивалось гигантское пламя, освещая городские стены, Нил и Гизу. Все выглядело пустынным и безмолвным, и в этом огром­ном круге, освещенном пожаром, не видно было ни одной тени, не слышно было ни единого крика. Кресто­носцы не могли понять причины этого безлюдья и этой тишины и сохраняли боевую готовность всю ночь. Когда начало светать, то есть в три часа утра, в лагерь прибе­жали двое невольников-христиан, которые избежали резни и, дождавшись, пока город окончательно