— … я попрошу госпожу Афанасьеву — она соберет вещи.

— Сашка! — не выдержала Светлана, и тут же смешалась, понимая, что сорвалась: — простите… Не сдержалась.

— Мне понравилось, — внезапно улыбнулся он. Только предлагать перейти на имена не стал. Нечисть, что с него взять. Кромешник. Светлана прикусила губу, тут впервые поняв, что он всю жизнь провел в монастыре и его, действительно, можно шокировать женским бельем. Она плотнее закуталась в немного колючий плед и, чтобы прогнать крамольные мысли, тихо сказала, заставляя себя правильно выговаривать его имя:

— Александр Еремеевич, простите, но недальновидно рисковать собой и своим здоровьем ради одежды. Это не то, ради чего стоит куда-то нестись в дождь. Я дождусь тут своей одежды от Агриппины Сергеевны. Или я вам мешаю?

— Что вы, нет, конечно. Оставайтесь сколько вам нужно. Так я могу вам предложить свой сонный амулет?

Она кивнула — действительно, лучше спать, чем терпеть боль:

— Да, буду крайне признательна.

Он ушел, оставляя в кабинете вместо себя шлейф из корицы и бергамота. Нелюдь. Нечисть. Но безумно воспитанная, если не считать его криков на Демьяна, гордая и благородная. Ехать к Светлане домой только из-за одежды… Она не та прекрасная дама, ради которой стоит совершать подвиги, тем более такие. Светлана снова легла и чуть покрутилась в пледе в попытке найти удобную позу — такой, кажется, просто не существовало. Тело все горело, Александр Еремеевич был прав, когда назвал травы Агриппины лютыми.

Громов вернулся не только с амулетом. Он принес подушку, одеяло, тяжелый шлафрок и домашние туфли, которые Светлане откровенно были большими даже на вид.

— Могу я вас спросить? — Он положил подушку под голову Светлане и подал ей амулет — небольшую заговоренную веточку, обвязанную лентами.

— Конечно.

— Я могу поработать тут, в кабинете? Я буду вести себя старательно бесшумно, чтобы не мешать вам.

Она сцепила зубы, чтобы опять не заорать на него: «Сашка!» Он в чем-то хуже Демьяна. Светлана заставила себя правильно выговаривать его имя:

— Александр. Еремеевич. Это ваш кабинет. Это я тут лишняя. Это я вам мешаю работать.

Он склонил голову, кажется, пряча смешинки в уголках губ:

— Тогда я поработаю чуть-чуть, очень тихо.

— Вы смеетесь надо мной?

Он легко признался:

— Еще никто не ругался моим именем. Спите, Светлана Алексеевна.

Громов пошел за свой стол, а Светлана, провожая его взглядом в спину и прижимая к груди веточку-амулет, медленно погрузилась в сон. Черный-черный-черный сон. Потом в нем появился холод, пузырьки воздуха, уходящие куда-то вверх, боль в раненой ноге. Потом чернота раздалась в стороны яркими огнями высоких северных звезд и криками умирающих и тонущих. Светлана вновь барахталась в той ночи, которую почти не помнила.

Хорошо, что в этот раз её кошмары менялись быстро, как в калейдоскопе.

Жар печи, в которую её чуть не утащил Жердяй. Он их с Айратом полночи караулил в забытой богом лесной избушке. Когда Жердяй совсем обезумел от одиночества, он сунул длинную тощую руку в трубу и попытался поймать Светлану через топку. Ожог на левой руке потом сходил долго и больно. Когда появились первые деньги, она у ведьмы удаляла шрамы.

Бешеный бег прочь от голодного волкодлака — тогда она спаслась просто чудом: успела добежать до полуразрушенной сельской церкви и спрятаться на освященной земле. Еще тогда её спас мел, которым она нарисовала круг на полу. С мелом она еще долго потом не расставалась. Не расставалась бы и с солью, но она для неё была слишком дорогой.

Голод. Он её преследовал долго. Годами. Пока не вышла на службу… Она помнила, как пахла чужая еда: восхитительно и безумно недоступно. Чесноком, сливочным маслом, чуть-чуть укропом и копченостями. Светлана не поняла, откуда на агонирующем десять лет назад побережье Балтики взялись сливочное масло и копчености. Она осторожно приоткрыла глаза, принюхалась и поняла, что это всего лишь господа хвостомойки решили ужинать. А у неё нет денег, кроме долгов. Желудок, казалось, присох к спине. Кто там говорил, что сон заменяет еду? Светлана не помнила, но снова плотно закрыла глаза и изобразила сон. Громов же догадается разбудить её, когда Агриппина Сергеевна принесет одежду? Скорей бы.

Действие мази сошло на нет, и теперь было просто приятно тепло под одеялом, пропахшим корицей и бергамотом. Светлана старалась не думать, что это запах Александра. Еремеевича, конечно.

— Светлана Алексеевна, ужинать будете? — мягко, совсем по-домашнему спросил Громов.

Она сглотнула.

— У вас дыхание изменилось — значит, вы проснулись.

Заскрипел ножками по полу стул — Громов, кажется, встал.

— Я выйду ненадолго, чтобы вы могли привести себя в порядок. Уборная по коридору направо — там не заблудитесь. Владимир уже ушел, сейчас тут только мы с вами, да меняющиеся на ночь городовые на своей половине.

Он вышел в залу, давая Светлане возможность выбраться из плена одеяла и, накинув шлафрок, привести себя в порядок. Умываясь и тщательно разглядывая себя в небольшое зеркало над умывальником в уборной, Светлана вздохнула — краше в гроб кладут: бледная кожа, тени под глазами, волосы слиплись сосульками. Еще и живот то и дело урчит, требуя еду. И почему ей не дана бытовая магия? Почему ей проще уничтожить всех случайных свидетелей её растрепанного вида, чем привести себя в порядок?

Ответ был прост: потому что она нечисть по происхождению. Сейчас даже выглядит соответственно. Она пятерней, как могла, пригладила волосы и, шаркая ногами в огромных для неё туфлях, вернулась в кабинет.

Громов сидел за своим столом, быстро просматривая какие-то бумаги. Его глаза цепко пробегались по записям, брови привычно хмурились. Пальцы иногда задумчиво тарабанили по столешнице незнакомую Светлане мелодию. К торцу стола Громов уже заранее заботливо придвинул кресло. Светлана представила: сколько «холер» из него вырвалось, пока он это делал. Вот же… Она и стуле бы посидела. За окном было темно. Дождь почти стих. Во всем здании царила удивительная, приятная тишина — сближающая тишина, когда можно говорить шепотом и переглядываться в полумраке, как когда-то в приюте. В кабинете горела лишь лампа на столе, создавая приятный островок света. На краю стола что-то стояло, накрытое салфеткой. Чесноком и жареной картошкой пахло до одурения.

Заметив Светлану, Громов воспитанно поднялся со стула:

— Светлана Алексеевна, чудесно выглядите.

Вот кто чудесно выглядел, так он: растрепанный, какой-то безумно домашний в сорочке с закатанными по локоть рукавами, со спущенными с плеч