Луна над Крей-Тон часто была свидетельницей Рысиного горя. Ей особенно вкусно плакалось в саду. Она бродила там по дорожкам и жаловалась луне на несправедливость мира. Причем она никак не могла понять, в чем мир провинился, и это обстоятельство вызывало новые и новые потоки слез. Слуги ходили на цыпочках, муж читал мысли и исполнял самомалейшие желания, она плакала еще горше, жалея его, и причитая:

– Я делаю твою жизнь невыносиииииииииииимой!

Арден обнимал и сочувствовал. Росинка приходила в себя, говорила:

– Пресветлая, я веду себя как дура! – и немедленно начинала плакать от досады на себя.

Иногда, для разнообразия, она плакала матери, и переговорное зеркало походило на залитое осенним дождем окно. Лавена получала письма, закапанные слезами, отчего нельзя было прочитать и половины.

Арден спросил совета у Ракны, поскольку счел, что, наверное, есть отличие у беременных женщин и беременных фарг. Ракна сама ничего не могла сказать успокоительного, но свела оборотня с одной старой фаргой. Фераха, совершенно седая и сморщенная, казалась ровесницей драконов. Жила она в такой же древней и такой же крепкой лачуге, сплошь завешанной пучками трав, таинственными масками, связками амулетов и подозрительных костей. Выслушав Ардена, она пошуршала в необъятном плетеном ларе и выдала ему небольшой запечатанный кувшин с витыми ручками.

– Больше десяти капель за раз не давай, лучше всего в молоке. Пьет она молоко-то?

– Редко. Только с соленой рыбой если. И забыл спросить еще. Мясо с кизиловым вареньем ей есть не вредно?

Старуха сморщилась и заскрипела. Смеется, догадался Арден.

Дома он застал Росинку, плачущую от одиночества. При виде мужа она до того обрадовалась, что снова зарыдала. Пока она плакала, Арден вышел приказать наполнить ванну и принести ужин. В соседней комнате он сломал сургучную печать и понюхал. От кувшина пахло мятой, полынью и ландышами.

– Кись-кись-кись! – позвал оборотень, капая из кувшинчика в миску с молоком. Подобранная вчера Росинкой ободранная уличная кошка, все еще вонявшая помойкой, несмотря на неоднократное мытье в хозяйской ванной, подошла, подозрительно принюхалась и с удовольствием вылакала все до донышка.

Сила кошачьей благодарности была ошеломляющей. Оставив сиротку мурлыкать в одиночестве, Арден перешел к опытам на людях, то есть на оборотнях. Всего десяток капель привел обычно спокойного оборотня в состояние безмятежности и умиротворения.

Тем временем Рыся тоже немного успокоилась и заинтересовалась содержимым кувшинчика. Пребывавший в нирване Арден пропустил момент, когда Росинта налила себе стопочку. Слезы как рукой сняло. Ардена отпустило после ужина, а Рыся улыбалась даже во сне. Муж подумал-подумал и решил лечение прекратить. Впрочем, оно больше и не потребовалось. Слезы как отрезало, да и улыбаться странной улыбкой Росинка перестала к обеду следующего дня. От греха Арден вылил зелье под забор, о чем скоро пожалел, и не только он. Напившиеся кошки, сбежавшиеся со всего квартала, всю ночь орали песни.

Еще через две недели лекарь принцессы Сариты, с аппетитом поужинав, собирался ложиться спать, а вместо этого собрал свой сундучок и отправился принимать роды. Об этом его загодя попросила сама принцесса, да он и не думал отказываться. Принять роды у фарги – это же новый опыт! Да еще, как говорится, и почетно, и денежно. Явившись в покои графини Рокош, лекарь выставил будущего отца за дверь, принял у Яффы отчет, пока мыл руки и шагнул к постели, на которой лежала Росинка. Озабоченная Джола вытирала ей мокрый лоб.

– Э, голубушка, да вы, я смотрю, торопитесь, – заглянув под простыню, то ли похвалил, то ли упрекнул старик.

За дверью Арден ждал, когда понадобится его помощь, готовый помчаться куда угодно и сделать самое невообразимое. Он все прислушивался, но не слышал ни крика, ни стонов, зато странный шум, похожий на морской прибой, становился все громче, да в ушах застучало. От победного 'Уа!', разнесшегося на весь дворец, он вздрогнул и приступил было штурмовать дверь, но Яффа решительно оттерла его от отвоеванной щелки, сказав только:

– Сейчас, сейчас! Все хорошо!

Подошедший рю Диамант понимающе похлопал его по плечу. Дверь распахнулась.

– Росинка! – Арден подскочил к кровати, оглядел жену, почему-то ожидая увидеть только что не смертельные раны. Но она только улыбалась радостно и смущенно.

– Все хорошо, родной, – повторила она, приживая к щеке его ладонь. – Только...

– У вас дочка, господин Арден, – сказала рядом Яффа. – Очень красивая и довольно большая. Фунтов десять! – и она положила ему в руки голый розовый комочек с золотисто-рыжим пушком на макушке.

Глава двадцать восьмая, о и женской доле.

Молодая красивая женщина, сидя на низкой и широкой постели, покрытой покрывалом с изображением сверкающей жар-птицы, сосредоточенно кормила голенькую малышку. Та энергично сосала, в такт шлепая ладошкой по маминой груди и крутила лапкой с сахарными ноготками.

– Озорница, поешь спокойно, – ворковала над дочкой мамочка, целуя маленькую ручку. Ладошка немедленно вырвалась и шлепнула маму по губам.

Тут женщина отвлеклась на шум. Кто-то пытался открыть дверь в спальню, толкая створку. Та наконец поддалась, в щелку протиснулась рыженькая девочка, тоже голенькая, прошлепала по ковру и полезла на кровать.

– Мама, нашля! – победно обнимая маму за шею и прыгая, обрадовалась рыжуля. – Мама, титю!

– Ула, тише, тише, родная! – третья попытка оторвать цепкие пальчики удалась. – Ула, сядь рядышком.

Послушная Ула села и стала тянуть сестру за ногу, приговаривая:

– Уди! Уди! Моя мама!

Сестра возмутилась, но маму, конечно, не отдала.

– Малих! Малих! – возопила счастливая мама двух любящих дочек. На крик прибежала няня, молодая стройная брюнетка.

– Простите меня, госпожа! Маленькая принцесса опрокинула на себя сок, я только сняла с нее платьице и отвернулась взять другое... – говоря все это, няня пыталась оторвать ручки Улы от ножек Иви. – Пойдем, Ула! Сегодня праздник, Рилан испек пирог, твой любимый, с персиками.

Ула орала громко и заразительно, так что сестра, хоть за ней и осталась победа, тоже заревела, из сочувствия.

– Это бесполезно, Малих, – махнула рукой Росинта, высвобождая из корсажа вторую грудь и прикладывая к ней младшенькую. – Давай ее сюда.

Ула была усажена на свободную коленку и вознаграждена. Бедный обиженный ребенок, сверкая крупными слезами, всхлипывая, сосал отвоеванную титю, держа обеими руками, и победоносно лягал сестренку.

Малих тем временем принесла на большом подносе пирог и графин с морсом. Морс был настоящий, ласурский. Жаль только, что клюква и брусника в Крее не водились. Зато были кизил и барбарис. Правда, на кизиловый морс, а особенно кизиловое варенье